В последние месяцы в среде туркменских эмигрантов резко возросла оппозиционная активность. Митинги туркмен в разных странах мира проводятся едва ли не каждую неделю. Но кто все эти люди с флагами и плакатами? Почему они выходят на улицы? Как сложились их судьбы в условиях эмиграции, что они думают о своей родине и корнях? Мы записали монолог Ольги Чарыевой, которая организует акции протеста в Нью-Йорке. Из ее рассказа можно увидеть, что за флагами и плакатами скрывается живое человеческое лицо.Опасная дочкаМои родители родом из разных велаятов. Дед и бабушка по отцовской линии жили в Лебапском велаяте, который тогда назывался Чарджоуская область. Папа, окончив педагогический институт в Чарджоу (ныне Туркменабад), переехал в Марыйский велаят, где и встретил маму. А мамина семья происходила из Тагтабазарского этрапа. В 1925-1926 годах родственники маминого отца вместе со всем селом перешли на территорию Афганистана и поселились там. Но в 1927 году случилась холера, люди начали умирать. Аксакал их села сказал дедушке, которому тогда было 13 лет: Бери сестренку, беги вдоль реки Мургаб, ищи наше старое село. Иначе тоже умрешь. Так дедушка с семилетней сестренкой вернулся в Туркменскую ССР.Я родилась в Тагтабазарском этрапе, потом уехала учиться в Ашхабад и после окончания учебы осталась там жить. Поэтому, когда я говорю по-туркменски, у меня нет чарджоуского или тагтабазарского акцента. У меня какой-то смешанный акцент.В 1993 году тогдашний президент Сапармурат Ниязов торжественно призвал всех туркмен мира возвращаться на историческую родину.Этнические туркмены в Таджикистане, Афганистане, Иране начали переезжать в Туркменистан, бросая жилье, работу, собственность. Но всем им в итоге пришлось очень долго бороться за получение гражданства, они много лет жили без всякого статуса и не имели многих прав. Вот уже тогда я поняла, что это правительство несправедливо, что оно может лгать и не исполнять обещания. Я близко к сердцу воспринимала проблемы переселенцев, потому что у меня были знакомые таджикские туркмены. К тому же я осознавала, что если бы мой дедушка в 1927 году не бежал от холеры, я бы тоже была афганской туркменкой.Я вообще всегда очень остро реагировала на любую несправедливость, нарушение прав. Но моя мама всегда меня сдерживала. Она предупреждала: Не надо ничего говорить, не надо выступать, ты хочешь нас в тюрьму отправить.За океаномВ начале двухтысячных годов я приехала в США по грин-карте, потом вышла замуж за американца, родила дочь. У меня две работы — я супервайзер в органах соцобеспечения и медсестра. Постепенно я переселила в Соединенные Штаты всех родственников с туркменской стороны, причем не могу сказать, что это было добровольное решение. У меня просто не было иного выхода.Ольга Чарыева с семьей. Фото из личного архиваСначала тяжело заболела моя сестра. Два года она ходила от одного туркменского врача к другому. Каждый брал деньги и ставил диагноз таким образом, чтобы казалось, будто помощь может оказать именно он. Два-три года она мучилась, а потом умерла. Я написала жалобу министру здравоохранения, и тут началось… Меня стали спрашивать какое право я имею беспокоить министра, на моих родных начали оказывать давление. Поэтому я стала помогать им переезжать в США.Мой брат окончил юридический вуз в Москве и вернулся на родину. Он стал ходить по учреждениям, пытаясь устроиться на работу. Но везде его встречали вопросом — Кто вас прислал?. Когда выяснялось, что у него нет связей, ему говорили, что и вакансий тоже нет.Он узнал, что за устройство на работу без связей надо дать взятку в размере 10-15 тысяч долларов. На тот момент у меня были такие деньги, но я отказалась помогать брату, потому что ненавижу коррупцию. Я сказала: Если ты заплатишь за устройство на работу, то потом сам начнешь брать взятки, чтобы отбить эту сумму. А я не хочу, чтобы ты становился таким. В итоге брат тоже переехал в США.Наконец мне пришлось переселить маму. Она долго болела, но туркменские врачи не могли поставить ей элементарный диагноз. Я высылала ей деньги, но ни за какую сумму не удавалось найти хорошего врача. Я привезла маму в США, и оказалось, что она болеет раком в последней стадии. Тут я поняла, что какая бы аппаратура ни стояла в больницах Туркменистана — любой врач оттуда хуже, чем медсестра из Америки. Да и не только Америки, любого цивилизованного государства.Я не смогла спасти маму. Также я не смогла похоронить ее на родине, как она сама хотела. Я понимала, что если поеду в Туркменистан обратно меня уже не выпустят. Я оказалась бы разлучена с мужем, дочерью, со всеми туркменскими родственниками, которые уже жили в Америке. Лишение возможности выполнить последнюю волю мамы, — еще одна моя претензия к туркменским властям.Поколение, которое может стать последнимНо в то же время именно смерть мамы подтолкнула меня к открытым протестам. Пока она была жива, я постоянно слышала от нее, что надо молчать, бояться, что ни в коем случае нельзя выражать недовольство действиями властей. А теперь я мыслю по-другому. Я вдруг поняла, что если туркменский народ будет продолжать молчать он скоро попросту исчезнет. Уже сейчас, как говорят, 50-60 процентов туркмен переселились за границу. У многих из них успели вырасти дети, которые никогда не видели исторической родины. Люди забывают родной язык, культуру. Все больше заключается смешанных браков, в них рождаются дети, которые уже только наполовину являются туркменами.Нас нельзя осудить за то, что мы не хотим жить в стране, которую президент считает своим бизнесом и своей собственностью. Народ для него грязь на ногах, лишние рты, которым надо платить пенсии и пособия. Он качает газ, получает деньги, развлекается, старается увековечить свое имя… Если в ближайшее время этого диктатора сменит новый, молодой, — страна еще лет на 20 окажется в том же положении. В итоге никакого народа не останется.Уже сейчас люди готовы отдать коррупционерам любые деньги, чтобы им разрешили покинуть страну. За выезд в Турцию платят три тысячи долларов, за выезд на Кипр пять тысяч… Но нельзя бесконечно бежать, надо попытаться сохранить страну за собой.У всех нас были такие мамы, папы, такое окружение, которое с детства внушало нам страх протестовать и отстаивать свои права. В Америке ребенок с малых лет знает, что у него есть права. В Туркменистане ребенок, не выполнивший распоряжение взрослых, получает подзатыльник или на несколько часов отправляется стоять в угол, иногда на одной ноге. Школьников выгоняют на чаре, заставляя по 12 часов в торжественной обстановке ждать проезда президента. Им не дают есть, не отпускают в туалет. Если ребенок падает в обморок его оттаскивают в сторону и накрывают покрывалами. Зимой после таких мероприятий дети массово заболевают. Так они приучаются считать, что красиво встретить президента намного важнее, чем сохранить свое здоровье.А потом, когда ребенок вырастает, он узнает, что за любое проявление недовольства может попасть в тюрьму Овадан-Депе. Если подросток допускает какие-то смелые высказывания на него тут же шикают, как делала моя мама. И все это длится уже три десятилетия.Люди, которые возмущались тем, что нарушают их право на суд, что их не допускают и не сообщают, — у них чувство вины. Они говорят: мы бы так себя не вели, если бы нам вовремя дали документы, как в цивилизованных странах, если бы нам объяснили, что и как. То есть населению в течение этих 28 лет внушили, что требовать свое право — незаконно. И они оправдываются (глава Туркменского Хельсинского Фонда Таджигуль Бегмедова в передаче радио Азатлык о родственниках юриста Пыгамбергельды Аллабердыева, который на днях был в закрытом режиме приговорен к шести годам лишения свободы).Поэтому нельзя ожидать, что люди внутри страны выйдут протестовать. Этот страх слишком сильно вбит им в головы. Я считаю, что наиболее разумная стратегия сейчас это наши протесты за рубежом. Пусть соотечественники внутри страны видят, что мы делаем, пусть постепенно учатся брать с нас пример. Я против того, чтобы прямо сейчас призывать людей устраивать акции внутри страны. Ведь их страх не беспочвенный, один выход на митинг действительно будет означать для них конец жизни. Но я думаю, что наша активность за рубежом постепенно приведет к созданию ячеек, состоящих их близких друзей, родственников… Из тех, кто точно друг друга не выдаст. И постепенно весь народ станет мыслить иначе и поймет, что страх можно преодолеть.Им теперь кажется, что они умныеЯ призываю представителей нашего поколения, сорокалетних, пятидесятилетних, — не мешать своим детям, не отговаривать их выходить на акции протеста. Это минимум, что мы можем сделать. Иначе мы потеряем страну и нацию. Никто нам не поможет, ни Россия, ни Турция, ни другие страны. Везде правят такие же диктаторы. Я считаю, что любой президент, который провел на своем посту более одного срока, превращается в диктатора. Только многочисленные молодые люди, которые вырастают и чувствуют несправедливость правящего режима, могут переломить ситуацию.При этом в Туркменистане есть и другие дети — те, кто родился при Ниязове и никогда не видел никакого иного режима. Они не знают, что такое интеллигенция, что такое образование, что такое заграница. Им не с чем сравнивать. Образование, которое они получили в Туркменистане, — не образование. Это те люди, которые сидят в яме и не понимают, что это яма. Я не знаю, как им помочь, но могу рассказать одну историю из жизни…Туркмены в Нью-Йорке поддерживают выходцев из Беларуси. Фото из архива Ольги ЧарыевойЭто было, кажется, в 2005 году. Я летела в Туркменистан через Москву, на борту самолета было много студентов. Прибыли в Ашхабад, стоим в очереди в аэропорту. Студенты общаются между собой, смеются, веселятся… Вдруг офицер миграционной службы с отвращением говорит мне: Вот видите? Их нельзя отпускать в другие страны. Посмотрите, как они ведут себя. Им теперь кажется, что они умные, что они много знают. Заграница их балует.У нас, когда говорят о протестных настроениях, прежде всего имеют в виду участников акций за рубежом, которые выходили к консульствам туркменским, еще в некоторых местах. Но на самом деле у тех, кто общается с туркменскими диаспорами в России, в Турции, на Кипре, в Европе, — у многих и у меня тоже ощущение, что примерно прошлой осенью произошел какой-то перелом в сознании. У многих людей сейчас такое протестное настроение, желание обсуждать ситуацию с другими, желание выразить себя. Даже у тех, кто не ходит ни на какие акции (директор Центральноазиатских программ Правозащитного центра Мемориал Виталий Пономарев в передаче радио Азатлык).Так давайте же их баловать, демонстрировать, что за границей есть мы, их соотечественники. Пусть до граждан через все запреты и блокировки доходят хотя бы какие-то крохи информации о том, что жизнь в Туркменистане не единственно возможная норма. О том, что кто-то хочет перемен и выступает за них. Лично я хочу просто, чтобы мой народ жил так же, как во всех цивилизованных странах. Чтобы люди достойно зарабатывали, чтобы их права не ущемляли, чтобы не было никакой дискриминации, никто не спрашивал ты женщина или мужчина, какой ты национальности и религии. Чтобы можно было, как в США, даже после тюремного срока устроиться на работу, а если работодатель попытается тебе отказать подать в суд.Я рада, что сейчас это понимаю не я одна. К нашим протестам в Нью-Йорке присоединяется все больше эмигрантов, некоторые стали приезжать из других штатов. Люди создают чаты, ведут разговоры, сами подают какие-то идеи. В будущем мы планируем раздавать листовки, бейсболки и майки. Я считаю, что каждый туркменский эмигрант, который любит свою родину, должен быть вовлечен в эту работу.