Страшнее побоев, истязаний и голода в туркменских тюрьмах — пытки жарой и холодом, считает гражданин Ирана Ак Атабай Гурбан, проведший в застенках 17 лет. Но от многого можно откупиться. С рассказами иранца о других видах пыток и о судьбах так называемых ноябристов можно ознакомиться в двух предыдущих материалах turkmen.news. Мы переводим с туркменского языка видеоинтервью Ак Атабая и его земляков, в разное время отсидевших в туркменских тюрьмах по много лет. Некоторые из этих людей занимались контрабандой наркотиков, кто-то, по их собственным словам, пересек границу умышленно (например, поехал в Туркменистан к родственникам на свадьбу), а кто-то неумышленно, пытаясь отыскать заблудший скот.
Жара — самое страшное
Словами не передать, какая атмосфера в камерах крытой тюрьмы Овадан-Депе, — продолжает рассказ бывший осужденный. — В камерах не предусмотрено никакой вентиляции. В небольшом непроветриваемом помещении находятся семь-десять человек, и все дышат. Нет никакого движения воздуха. Через каждый час выжимаешь майку и набирается со стакан пота. Выпьешь кружку воды — две-три кружки из тебя выйдет с потом.
Вокруг тюрьмы пески, она построена в Каракумах — одной из самых горячих пустынь на земле. Климат здесь резко континентальный, летом воздух прогревается до 50-60 градусов, а на почве и вовсе до 80. Здесь можно испечь яйцо, зарыв его в песке.
Кожа у людей на шее иссушается, трескается и превращается в незаживающие раны. От пота, грязи и крови развивается инфекция, каждый неосторожный поворот головы причиняет нестерпимую боль. Лето в Туркменистане длинное, конца ему не видно.
Нас, осужденных иранцев, раз в год возили на Житникова для встречи с нашим послом, — вспоминает Гурбан. — Утром заталкивали в обитый снаружи жестью кузов воронка и везли в Ашхабад. По дороге туда было еще сравнительно терпимо, но даже тогда, приезжая на место, процентов 80 из нас уже были без сознания, так что приходилось сначала привести их в чувство. Перед тем как мы заходили к послу, нас инструктировали: если хоть словом пожалуешься — убьем. Особенно угрожали мне, потому что я был известен своей активностью.
Все то время, пока осужденные находились на аудиенции у посла, машину специально держали на солнце. Отправлялись в обратный путь в самое пекло — в два часа пополудни. Когда людей снова заталкивали в кузов, это была уже настоящая душегубка. Иранец говорит, что человеческого пота было столько, будто на пол вылили пять ведер воды, и она доходила людям до щиколоток. Привозили заключенных в бессознательном состоянии. Их выволакивали на землю и поливали из шлангов водой. Кто-то приходил в сознание, а кто-то — уже нет.
Однажды Ак Атабай решил для себя, что в следующий раз, если даже это будет ему стоить жизни, он скажет послу, что встречи с ним ничего не дают, а только хуже делают. И он сказал дипломату: если так необходимо, приезжайте зимой, летом для нас мука, многие умирают. На что посол ответил, мол, ничего нельзя изменить, так установлено, только летом. Возможно, он знал, что все было специально устроено для усиления страданий.
Гурбану же аукнулась его решительность: на 17 дней он был помещен в одиночную камеру, и каждый день его нещадно били. Сам начальник колонии Сары Комеков пришел к нему в камеру и сказал: Ты, похоже, никогда не исправишься, тебя только убить надо. Иранец молчал в ответ, лишь отмечая про себя, какие части тела ему сломали в очередной раз.
Холод: тоже ужасно, но лучше, чем жара
Летом заключенные страдали от жары, а зимой — от холода. Январь и февраль 2008 года были особенно морозными. На севере страны столбик термометра опускался до -30 градусов. В пустыне, обдуваемой со всех сторон холодными ветрами, было ненамного теплее. Шел снег, но форточки в камерах Овадан-Депе требовалось держать открытыми.
Ак Атабай так вспоминает это время:
В восьмом блоке в камере нас сидело восемь человек. От безделья и скуки мы сделали из картона карты и играли. Через глазок это увидел опер по имени Шамурат. Он вывел из камеры одного меня и минут тридцать избивал. Потом велел раздеться до трусов и отправил в одиночную камеру. Это была камера с бетонными стенами и таким же полом. Стоял февраль, и я четыре дня находился там практически голым… Я тогда понял, что человеческая жизнь уходит через ноги. Когда меня выпускали, я не мог их оторвать от пола. Я окоченел. Меня приволокли в камеру, и десять дней сокамерники меня отогревали, только на десятый день тепло пошло по венам.
И все же иранец считает, что в холоде можно было выжить. Хотя бы можно было как-то утеплиться, надев на себя все, что было. Часто сокамерники прижимались друг к другу, чтобы согреться. Еще им удавалось вынуть из лампочки элемент нагревания и с его помощью кипятить воду для питья. А охрана продавала им за 10 манатов настоящие нагревательные спирали. А вот от жары спасения практически не было…
Заключенный никогда не мог предугадать, сколько продлится то или иное наказание. Неопределенность, подверженность произвольным решениям администрации, по сути, стали отдельным видом пытки. В Абды-Шукуре Ак Атабай Гурбана поймали с телефоном, который ему удалось заполучить с воли. За это его посадили в одиночную камеру на шесть месяцев. Гурбан считал дни. Оставалось девять дней до истечения срока, когда к нему ворвались несколько охранников. Один из них заорал: ты на меня напал, хотел с меня погоны сорвать?! Обвинили в неподчинении и продлили срок еще на полгода.
Спустя шесть месяцев открылось окошко и в камеру бросили бумажку, — вспоминает иранец. — Я ее поднял, думая, что это малява, а это оказались наркотики. Тут же ворвалась в камеру охрана и поймала меня на месте преступления, за это получил новый срок в одиночке. Подобное продолжалось три года.
Впрочем, конечно, что хуже, а что лучше, в применении к пыткам — вопрос философский. Ак Атабай вспоминает и банальные меры физического воздействия, о которых нелегко даже просто слушать.
В СИЗО МНБ насиловали бутылкой, заставляя садиться на нее, — говорит иранец. — Применялись пытки электричеством, когда сажали на металлический стул, жестко привязывали по рукам и ногам, подсоединяли провода и подключали ток. Казалось, что сердце взрывается, глаза вылезают из орбит. Я десять раз проходил через пытки током. Там же, на Житникова, применяли фашистские пытки, загоняя шило под ногти. На то, что я видел, даже собака бы не выдержала смотреть.
Нельзя разжалобить, но можно купить
Отличительной чертой всех, кто служит в пенитенциарной системе Туркменистана, Ак Атабай называет алчность, страсть до денег и ценных вещей. Это касается абсолютно всех — от работников кухни и рядовых охранников до начальников колоний и надзорных прокуроров. Первых устраивают и небольшие суммы в местной валюте, а вторым нужны только доллары в крупных размерах.
В 2008 году прошел слух, что Овадан-Депе посетит комиссия ООН. В тюрьме такое началось! Улучшилось питание, заключенным стали выдавать одну буханку хлеба на двоих вместо семерых. Всем узникам раздали новые простыни, одежду вплоть до трусов, зубные щетки. Правда, простыни и одежду запретили использовать до команды. Но комиссия не приехала, и все, что было выдано, потребовали вернуть. Подобное случалось трижды: наводили марафет в ожидании проверяющих, вкручивали новые лампочки, но в итоге ни одна комиссия так и не приехала.
Так вот: Гурбан рассказывает, что получить эти новые простыни в свое распоряжение все-таки было возможно… Но за деньги. Их выкупали те заключенные, которым поступала с воли финансовая помощь (как мы уже писали, деньги от родственников в тюрьме можно получить через сотрудников, которые взимают за эти передачи определенный процент).
Процветало в Овадан-Депе и обыкновенное воровство. В тюрьму регулярно машинами привозили продукты: овощи, мясо, чай, сахар и многое другое, рассчитанное в среднем на 1000 заключенных. Но разгружали только часть продуктов, остальные вечером отвозили на оптовый рынок, где отдавали своим торговцам. Вырученные деньги начальник тюрьмы и его заместитель делили между собой, а часть шла в министерство и прокурорам по надзору за исправительными учреждениями.
При этом заключенных в Овадан-Депе кормили вареной пшеницей без мяса, лука и других добавок — если, конечно, не считать таковыми дохлых насекомых и мышей, которые в тарелке, вмещающей примерно четыре ложки, попадались нередко. Крупу даже не мыли. Один раз повар-иранец промыл пшеницу водой и получил за это выговор. Питьевая вода также не отличалась чистотой.
Вода во всех тюрьмах плохая, но в Овадан-Депе — особенно, — поясняет бывший заключенный. — Там она грязная и мутная из канала, течет из крана по режиму. Мы сутками ее отстаивали, процеживали. Некипяченую пить нельзя, сразу кишечную болезнь схватишь, поэтому старались хоть как-то кипятить.
В то же время в соседней колонии особого режима AH-K/3 (находится рядом с тюрьмой Овадан-Депе) был сооружен мини-цех по производству самогона, куда шла большая часть привозимого сахарного песка. Об этом рассказал другой гражданин Ирана, работавший там поваром. Заключенные же сахар не видели месяцами.
Потом этот самогон продавался зекам, у которых были деньги, по 150 манатов за бутылку, — заявляет бывший заключенный колонии. — Это делалось в открытую в закрытой тюрьме. С ведома начальника и его зама. Самогон варили зеки из криминального мира. У начальства в глазах были деньги и только деньги.
Иранец рассказывает о тесных связях прокурора Ахалского велаята Махтума Базарова и начальника колонии AH-K/3 Мырада Мырадова. Эти двое, а также местный замполит и кто-то еще из начальства, держали в колонии свиней, за которыми ухаживали заключенные. Последним часто заказывали приготовить шашлыки из свинины. Это означало, что в колонии будут гости. Руководство устраивало пьянки прямо в столовой. А иногда рабочим свинарника приказывали подготовить целую тушу, чтобы отправить ее в Ашхабад.
Часто тут питались ОМОНовцы. Они сначала проводили шмон, вспарывая матрасы и забирая найденные телефоны и другие ценности. Найденные аппараты они отдавали повару-белуджу Джахангиру Гурханову, который в обмен устраивал для них пиры в столовой. Позднее телефоны за деньги возвращались владельцам через осужденного—белуджа.
Во многих зонах живут состоятельные зэки, из называют баурами. Они по пять-шесть человек снимают помещение (кельдым), делают там ремонт, сами себе готовят, не ходят на построение. Но таковых очень мало, для большинства суммы, которые требуются для покупки такой полусвободной жизни, являются неподъемными.
Что же касается обычного бесплатного милосердия, то об этом в туркменских тюрьмах не слышали. Ак Атабай приводит такой пример:
В Абды-Шукуре я более полугода не ел сладкого, говорю: мне плохо, дайте хоть ложечку сахара, иначе умру. На что охранник мне ответил: умри, ты тут для того и находишься, чтоб умереть. Никакой жалости или сострадания.
Проститутки — да, лечение — нет
Одного прокурора Ак Атабай будет помнить до конца дней. Это Худайберды Недиров — прокурор Марыйского велаята. В 2006 году он был снят с должности указом президента с расхожей формулировкой за недостатки, допущенные в работе.
Недиров лично шмонал мою палату в больнице для заключенных в Мары ГРЭС [на картах Google выше], — заявляет иранец. — Он забрал все, что нашел: деньги, продукты, шоколад, одежду неношеную, и все это велел водителю отнести в багажник своей машины, а мне дал 15 суток одиночки за хранение денег. Через неделю он вновь явился и запросил за каждые оставшиеся сутки по 50 долларов, после чего пообещал выпустить. Покажи, говорит, место, где хранишь доллары. Если не хочешь, чтобы я видел это место, то плати еще 500.
Гурбан вынужден был отдать названную сумму. Уходя, прокурор сказал: Ну, не обижайся.
Платежеспособным заключенным в больнице предоставляли услуги, которые трудно назвать медицинскими. Иранец заявил:
Это настоящий притон. Сами сотрудники ходят и предлагают проститутку на любой вкус, показывая фото. Цена — 50 долларов. Если есть деньги — все можно: хоть алкоголь, хоть наркотики, хоть любые продукты. Никто ни от кого не скрывается, все делается в открытую.
Одну встречу в этой больнице Ак Атабай запомнил надолго. Он рассказывает о заключенном, судьба которого произвела на него особое впечатление:
Туда привезли одного мужчину по имени Анна. У него обе руки были сломаны, одна рука даже в двух местах. Ему было за 60 лет. Он попросил у меня закурить, разговорились. Он рассказал, что был наркоманом, его поймали со 100 граммами терьяка. Стали бить, чтобы узнать, кто ему продал наркотики. Он не мог сказать, что купил у родственника. Даже когда ему сломали руку, он терпел, не выдавал. Но ближе к закату привезли его 16-летнюю дочку и завели в кабинет. Анна обдало холодным потом. Ему сообщили: если не скажешь, у кого купил, сейчас на твоих глазах обесчестим ее. Порвали на девушке платье, один уселся на нее… И мужчина не выдержал — сдал своего свата.
Методы же лечения в тюремном режиме практиковались своеобразные.
У меня было состояние, близкое к тому, что будто я вот-вот умру. Стал стучать в дверь, кричать охраннику, что плохо мне, — рассказывает иранец. — Отвели меня в санчасть. Врач спрашивает, в чем дело. Говорю: почки плохо работают, сердце болит и ходить не могу — спина ноет. Врач усмехнулся, на моих глазах разломал таблетку на три части и говорит: вот тебе одна часть от почек, другая от сердца, а третья от боли в спине. Иди!.
Милость от имени президента
Весь интерес к заключенным крутится вокруг денег, и деньги же решают все. Если денег нет, будешь либо бит, либо убит. Покупается и главное благо: помилование. По словам Гурбана, под приуроченные к праздникам указы о массовых помилованиях подпадают те, кто совершил незначительные преступления типа кражи. От этих людей избавляются, чтобы освободить места для новых. Но попасть в перечень можно только за деньги. Изредка в списки заносятся и осужденные по серьезным статьям, однако в таких случаях речь идет об очень больших деньгах.
Каждый год в тюрьму приезжает комиссия по помилованию. Члены комиссии предупреждают кандидатов о том, что те должны себя вести хорошо. Не один раз проводили такую беседу и с Ак Атабаем.
Однажды меня вызвал к себе член одной из комиссий, — рассказывает иранец. — Он сказал, что он тут по значимости третий человек. Имя и фамилию мне не удалось узнать. Он спросил, каково мое финансовое состояние. Если, говорит, дашь 200 тысяч долларов, то я включу тебя в список. Я ему ответил, что при всем желании у меня нет таких денег.
Дальнейший диалог Ак Атабай попытался в точности воспроизвести по памяти.
— Но к тебе же приезжают родственники…— Но в таких размерах мне никто не привозит деньги. Нас восемь братьев, и каждый скидывается по 50-100 долларов, чтобы передать мне.— Ну хотя бы 50 тысяч есть?— Нет и таких денег.— Ну дом-то у тебя в Иране есть? Пусть родственники продадут и привезут деньги.— А где тогда моя семья будет жить? Я не могу за свое освобождение лишить родственников жилья.— Ты иностранец, мне легче вытащить отсюда тебя, чем кого-то из наших.
Ак Атабай втолковывал члену комиссии, что для него нет гарантии выйти по помилованию, даже заплатив крупную сумму, ведь он был осужден по очень тяжелым статьям: незаконное пересечение границы, наркоторговля, хранение оружия. Дело находилось на контроле у самого президента, который подписывает указы о помиловании. Была высока вероятность, что на каком-то этапе все сорвалось бы, и иранец остался бы и без свободы, и без денег.
Однако жажда наживы была высока, и чиновник убеждал заключенного рискнуть. Он предлагал Гурбану начать всего лишь с 20-30 тысяч долларов. Мол, уже перед самым освобождением он назовет адрес, по которому родственники Гурбана привезут остальную сумму.
Чтобы подчеркнуть особенность иранца, ему стали устраивать свидания с родными не в тюрьме, а вывозить в СИЗО на Житникова. Но легче от этого не становилось. Накануне одного такого свидания Ак Атабай перенес инфаркт и был доставлен в плохом состоянии.
Родственники меня не узнали. Я едва передвигался с помощью трости, — вспоминает он. — Вместо положенного часа свидания нам дали пять минут. Мою жену попросту выгнали. Родные успели лишь передать мне два пакета продуктов, но ничего из них до меня не дошло.
В 2010 году в Иране умер отец Ак Атабая. Лишь много лет спустя бывший заключенный узнал, что незадолго до этого к пожилому мужчине приходили люди из силовых структур Туркменистана и просили деньги, обещая освободить сына. Обманом у него выманили десятки тысяч долларов.
Страх разоблачения
Впереди у Ак Атабая на тот момент было еще не освобождение, а новые уголовные перипетии. Иранец признается, что руководство больницы в Мары ГРЭС втянуло его в продажу наркотиков. Они сами привозили запрещенные вещества и выдавали ему на продажу. Для состоятельных осужденных покупка этих препаратов являлась соблазнительным способом скрасить тюремные будни.
Однако схему кто-то слил, и в больницу нагрянуло МНБ. Все руководство учреждения арестовали и увезли в Ашхабад. У них были изъяты деньги на общую сумму около 300 тысяч долларов, но они нигде не прошли по документам. Кто их в итоге присвоил — неизвестно.
Что же касается Ак Атабая, то ему обнулили уже отбытый срок и назначили новый — 25 лет. Но затем судьба повернулась к нему лицом. Иностранца согласились обменять на нескольких туркмен, отбывающих сроки в Иране. В 2018 году он был освобожден и отправлен на родину. Перед этим его постарались запугать, чтобы он никому не рассказывал обо всех увиденных ужасах.
По словам иностранца, сотрудники туркменских пенитенциарных учреждений внутренне прекрасно понимают, что жестокие пытки, произвол, коррупция и воровство — это нечто из ряда вон выходящее. Они панически боятся, что все это выйдет наружу. Даже в Иран мне звонили, напоминая, что достанут меня, — отмечает Ак Атабай. Тем не менее, он счел своим долгом запомнить и перечислить все имена.
Начальником колонии особого режима в Овадан-Депе был Бегенч Сахетлиев. После него недолгое время в этой должности был Довран Розыев. Уже за ним назначили Мырада Мырадова… — перечисляет он. — После 3,5 лет в особой тюрьме он выслужился до должности начальника наркоконтроля и был в звании подполковника. Все трое были настоящие кровопийцы. Но за 17 лет отсидки я не видел злодея хуже, чем беспощадный Сары Комеков. Это был изверг, безжалостный и жестокий, вытворявший такое, что я просто не могу здесь описать. Вот самое малое: ОМОН по его команде заставлял мужчин раздеться, стать на четвереньки и травил на них кобелей.
Бывший заключенный добавляет: Начальником крытой тюрьмы для террористов, ваххабитов и наркодилеров был Азат Чопанов, по своей звериной жестокости он даже превосходил Комекова.
Также Ак Атабай вспоминает недобрым словом оперативника Юсупа Базарова из Абды Шукура. Осужденные узнавали его по звукам шагов. Однажды он ворвался к иранцу в камеру, увидел Коран и начал его пинать. Ничего святого для него не существовало. Я тогда подумал: тебя ждет кара, и не ошибся: не прошло и года, как он отдал богу душу, — говорит бывший узник.
Вряд ли можно надеяться, что кого-то из тех садистов, что остались в живых, накажут туркменские власти. Бесчеловечные условия в местах лишения свободы — не случайность, а необходимый элемент авторитарного государства, которое держится на системе насилия и запугивания. Однако многие из винтиков этой системы, в конечном счете, сами становятся ее жертвами. Не потому, что их наказывают за подлость и жестокость, а потому, что такова логика системы.
The post Свидетели ада. Коррупция в тюрьмах Туркменистана, пытки жарой и холодом appeared first on Turkmen News.