Продолжение. Начало здесь, вторая часть здесь
Уже в самом начале нашего знакомства, после посиделок на кухне, Игорь Аронович вручал мне на прощание увесистый бумажный пакет. В пакете был внушительный продуктовый набор — банки с консервированными овощами, разные крупы, хлеб, сыр, макароны, даже мороженое.
На вопрос: зачем он расходует столько денег на покупку продуктов для меня, Ароныч с хитроватым прищуром отвечал, что не тратит на меня ни копейки, добывая провизию бесплатно в фуд-банке. И объяснил, что это такое.
В Сиэтле, много лет входящем в десятку самых обеспеченных, благополучных и безопасных городов Соединенных штатов, действует программа помощи малоимущим и безработным, в частности разветвленная сеть продуктовых накопителей, так называемых фуд-банков.
У каждого продукта есть срок годности. Когда он подходит к концу, встает вопрос: что делать с нераскупленным товаром? Можно уценить его до предела, но если и в этом случае продукты остаются невостребованными, их не выбрасывают, — товар-то еще вполне годный. Вот тогда его и отправляют в фуд-банки. При этом срок годности должен оставаться не меньше двух недель. Только в одном Бельвью фуд-банков насчитывалось более десятка.
Человеку с улицы получить халявные продукты невозможно. Для этого нужно предъявить справку о социальном положении бездомный, безработный, инвалид и т.д. В службу социальной помощи я представил справку от лоера, что нахожусь на территории Соединенных штатов в ожидании подтверждения моего статуса из иммиграционной службы, но без права на работу, а поскольку я считаюсь безработным, то имею право на продовольственную помощь.
Моими поручителями выступили Игорь Аронович и его закадычный друг, наш общий сосед Лазарь Маркович. Игоречек и Лазарочек — так ласково они называли друг друга — подтвердили, что я действительно не имею работы, но имею постоянное желание что-то кушать. О том, что работаю нелегально, я, разумеется, не сообщил.
Впервые переступив порог фуд-банка, я был поражен: чего только не было в этом храме бесплатной еды хлеб разных сортов, консервы — от мясных до овощных, рыба, крупы, макаронные изделия, овощи, фрукты, и даже мороженое в больших пластиковых ведерках перечисление всего ассортимента продуктов займет немало места. В некоторых фуд-банках имелись даже отделы бесплатной раздачи одежды для детей.
Продукты отпускались по одной упаковке в одни руки. Но наш хитромудрый, привыкший к трудностям бывший советский народ, и здесь применил накопленный опыт, пристраивая в очередь родственников и знакомых. В итоге десантники-парашютисты выходили из фуд-банков с рюкзаками и сумками, набитыми продуктами.
И тут начиналось самое интересное обмен товаров. Как правило, происходил он на площадке за фуд-банком, где вьетнамцы, набрав рыбы, выменивали ее на рис. Торговые операции порой напоминали настоящие театральные представления.
Особенным артистизмом отличалась Нехама Захаровна. На шоу, которое она устраивала, всегда собиралась публика. Для таких спектаклей Нехама надевала соответствующую униформу платье с большим декольте. Основным объектом ее внимания была рыба. Нехама Захаровна действительно готовила изумительно вкусный форшмак, и приносила его в качестве подарка на чей-то очередной юбилей.
Опытным глазом Нехама выбирала жертву, наклонялась к сидящему на корточках вьетнамцу и, тряся перед его носом пакетом с рисом, начинала торг. Вместе с пакетом, за глубоким вырезом платья колыхались две огромные, еще не совсем перезрелые дыни. Как правило, сеанс обмена заканчивался, практически не начавшись.
Продавец, не отрывая взгляда от этого чуда природы, маячившего перед ним в такой немыслимой близи, сначала разевал рот, потом округлял глаза, затем вообще уходил в иные миры. А когда возвращался на землю, то видел на ней пакет с рисом, недостающую пары рыбин, а вдали объемистую, раскачивающуюся из стороны в сторону корму обворожительной покупательницы.
Но, случалось, что чары Нехамовы не действовали, и тогда она прибегала к другому средству брала торговца измором.
— Сколько рыб даешь за рис? — спрашивала она пожилого и, видимо, равнодушного к женским прелестям вьетнамца. Спрашивала на русском языке, но вопрос был понятен и без перевода. Продавец выставлял по одному пальцу на каждой руке, мол, одна рыба один пакет риса.
— Да ты что, очумел?! негодовала Захаровна. Одну маленькую рыбешку за пакет замечательного риса? Давай две рыбы! выставляла она два пальца.
Вьетнамец отрицательно качал головой.
— Ну, зачем тебе столько рыбы? Рыба завтра протухнет, а рис нет, — смягчала тон Нехама.
Вьетнамец начинал ей что-то объяснять. Захаровна согласно кивала головой, будто понимала все, и тут же опять принималась увещевать:
— Ты все правильно говоришь, я с тобой полностью согласна, только как же ты без риса жить-то будешь? Жена твоя плакать будет, детки будут плакать, что тебе кроме рыбы их и накормить нечем. Вот придешь домой без риса, супружница еще и отлупит тебя этой рыбой. Давай, один рис, один рыба, — перешла она на азиатский язык, видимо считая, что он более доступен вьетнамцу для понимания.
Меняла по-прежнему отрицательно качал головой и снова выставлял ценник из двух пальцев. Тогда Захаровна крутила, и совала ему под нос фигуру из трех пальцев. Вероятно решив, что она просит уже три рыбы, вьетнамец упрямо качал головой. Но на этом торг не заканчивался. Нехама поднимала одну из разложенных на картонке рыб за хвост, подносила к носу и брезгливо морщилась.
Вьетнамец отбирал раскачивавшуюся перед его носом рыбу, возвращал ее на место и с невозмутимым видом смотрел в сторону.
— Нет, ты глянь, какой упертый попался, — обращалась Нехама к собравшейся и улыбающейся публике. Ну, ничего, мы и не таких видали, — подмигивала она зрителям, и, состроив умилительную гримаску, ласковым голосом ворковала:
— Слушай, ты разве не знаешь, что рис это ваша народная еда. Это ваше национальное достояние. Это ваше все. Как же ты можешь от него отказываться? Без рыбы ты проживешь, а вот без риса долго не протянешь, — она делала скорбное лицо, разводила руками и печально качала головой, словно бедному вьетнамцу действительно жить осталось совсем немного.
То ли ему надоели приставания этой назойливой женщины, то ли он уловил в ее голосе что-то тревожное, но вьетнамец совал ей две рыбины, забирал пакет с рисом и перемещался на другой участок. Нехама Захаровна победно ухмылялась, дескать, знай наших, и шла искать следующую жертву товарообмена.
Раз увидев меня в компании десантников, Инна удивленно спросила: А вы разве фудстемпы не получаете?. Я не знал, что это такое и отрицательно помотал головой. Ну как же!? Разве вам лоер не объяснил, что, находясь на территории страны легально, в ожидании статуса, вы, по закону, имеете право обратиться в центр социальной помощи, так называемый Вэлфер, за медицинской страховкой и фудстемпами?.
Ничего про это он не сказал. Странно. Он обязан был это сделать. Фудстемпы это продуктовые карточки. По ним вы можете покупать продукты в магазинах.
На другой день я отправился в Вэлфер, и, не отходя от кассы, получил бесплатную медицинскую страховку, а также фудстемпы. Это такая книжечка, вроде блокнота, с отрывными листочками, на каждом из которых стоит цена один доллар, три, пять и т.д. Берешь продукты, протягиваешь продавцу книжечку, и он отрывает столько талонов, сколько нужно. В месяц одна книжка.
Не скажу, что фудстемпы могут позволить каждый день устраивать праздник души и желудка, но что не дадут помереть с голода это точно. Тем не менее, я какое-то время продолжал совершать налеты на фуд-банки. Я уже к ним привык.
Заодно я решил воспользоваться бесплатной медицинской страховкой, и попытаться отремонтировать мое не слышащее правое ухо. Вместе с женщиной-переводчицей мы поехали в медицинский центр, и по дороге она вовсю расхваливала диагностов клиники, способных творить чудеса, возвращая больным практически напрочь утраченное здоровье.
Особое внимание она уделяла именно оталарингологу, сообщив, что прежде он работал врачом на кораблях Военно-морского флота США. Чем это могло помочь моим ушам, я так и не понял. Возможно, она хотела вселить в меня надежду на исцеление, или доктор просто нравился самой переводчице.
Ушным доктором оказался маленький коренастый японец. Переводчица объяснила, зачем мы пожаловали, он покивал головой, и предложил пройти в соседнюю комнату. Там стоял широкий стол, усеянный какими-то кнопочками, лампочками и рычажками. Помещение разделяло толстое стекло, за которым сидела ассистент доктора. Сам специалист по ушным раковинам куда-то ушел.
Ассистент предупредила меня, что сейчас она будет двигать рычажками, и когда я услышу звук, должен подать ей сигнал. Сначала она буравила левое ухо, делая какие-то пометки. Но с ним было все в порядке, и тогда настал черед правой барабанной перепонки. Ассистент доводила рычажок вверх практически до упора, поглядывая на меня, но я отрицательно качал головой. Я слышал едва различимый писк, хотя в мое ухо вколачивали такие децибелы, что перепонка непременно должна была лопнуть.
Закончив терзать мои уши, ассистент куда-то ушла, унося результаты пытки. Через полчаса появился японский отоларинголог. Как и положено в Военно-морском флоте, он четко и безапелляционно доложил: У вас не работает перепонка правого уха.
Надо же! Это я и без него знал. Стоило ли применять электронику, чтобы подтвердить диагноз, поставленный мне почти полвека назад в Москве женщиной-врачом, которая просто заглянула в ухо? Я спросил: можно ли сделать операцию? Специалист по починке барабанных перепонок пожал плечами и ответил, что можно, но это ничего не даст ухо все равно не будет слышать. Он по военно-морскому развернулся и ушел.
Время от времени американские телефонные компании повышают тарифы на свои услуги. Надо отдать им должное, они заранее предупреждают абонентов о готовящейся акции. Однажды мне позвонили из компании, которую я выбрал пару лет назад, и чей сервис меня вполне устраивал. Голос на том конце сообщил, что компания поднимает расценки, что я вправе отказаться от их услуг и выбрать другого оператора по своему усмотрению. Список компаний прилагался.
Я позвонил в несколько адресов, и одно из предложений меня заинтересовало цены на услуги были вполне приемлемые. Я выбрал русскоязычного оператора, нажал кнопку, и услышал в трубке приятный женский голос: Здравствуйте, слушаю вас. Мы рады, что вы выбрали нашу компанию. Расскажите, пожалуйста, в какие страны или города вы чаще всего будете звонить, и мы сделаем скидки на услуги. Я сказал, что чаще всего будут звонки в Туркменистан. Далее последовал такой диалог:
— Ой, а вы не из Ашхабада?
— Из Ашхабада.
— А я из Кум-Дага. А вы Володю Рыловникова знаете?
— Да, мы учились вместе в университете.
— А я с его сестрой Ленкой училась в одном классе. Ой, как здорово! Ну, всего вам хорошего, до свидания.
Спустя некоторое время мне пришлось посетить поликлинику, в которой работал русскоязычный доктор. Мы разговорились. Он спросил, откуда я прибыл и, узнав, что я уроженец Ашхабада, мечтательно заулыбался.
Я решил, что он, возможно, спутал мой родной город с каким-нибудь другим, имеющим похожее название, как это делают люди плохо знакомые с географией, но доктор покивал головой и сказал: Да, Ашхабад, Ашхабад… Я девять лет работал в Госплане. Много времени утекло, но я до сих пор вспоминаю Первый парк, купалку, кинотеатр Ашхабад, Спортивное озеро, прогулки по ночному городу, поездки в Фирюзу, в Чули, походы в горы. Счастливое, хорошее было время. Я не могу это забыть.
Мир действительно тесен.
Места, в которых мне предлагали работу, находились на достаточном удалении от апартаментов, и машина была мне необходима. Сколько можно просить у знакомых одолжить на время их транспорт? К тому же я уже сумел накопить некоторую сумму на покупку пусть и драндулета, но чтобы он был на ходу.
Купить подержанную машину не проблема, их на каждом шагу полным полно. Все дело в стоимости. На рассрочку никто из продавцов не согласится плати сразу. И тут на сцену снова выпорхнул добрый ангел. Вернее, не на сцену, а на кухню в образе того же Игоря Ароновича.
Пропустив по паре страниц серьезной книги в стеклянной обложке, мы закусили бутербродами с фудбанковским сыром, и я обрисовал старику ситуацию. Он почмокал губами: Давай-ка сгоняй в магазин еще за одной книжкой, а я пока что-нибудь придумаю.
Когда я вернулся, на кухне сидел новый гость Лева Бобман. Это был приземистый, круглый как бочонок мужик неопределенного возраста, с хитроватыми бегающими глазками, с густой кучерявой шевелюрой, в которую он то и дело запускал широкую пятерню. Жил Лева в соседнем корпусе, и был непременным участником всех еврейских посиделок.
Чем он занимался никто не знал, его официальный доход — государственное пособие, но поговаривали, что он имеет какой-то шахер-махер, поскольку регулярно выезжает то в Израиль, то в Россию, то еще куда-то.
Они уже прикончили первую книжку, и мы откупорили вторую.
— Ну что, Левушка, поможем молодому человеку, — ласково глядя то на меня, то на Бобмана, спросил Игорь Аронович. Посоветуй, какую машину купить, где, и, главное, недорогую.
— Конечно, поможем, — ответил Лева, закусывая хрустящим маринованным огурцом. — А в каких пределах недорогую? Сколько вы имеете потратить?
— Левушка, чем дешевле, тем лучше.
— Игореша, это не разговор. Что значит дешевле? Дешевле чем что? Пусть молодой человек назовет конкретную сумму, которую он может потратить на приобретение транспортного средства. Пусть скажет, какая ему нужна марка, назовет цвет, размер, характер, привычки, пристрастия…
— Цвет, марка, размер не имеют значения, — вставил, наконец, я. — Главное, чтобы она была на ходу, чтобы не развалилась через пару дней, ну и чтобы цена была не больше трехсот долларов.
— Тогда, молодой человек, вам очень подойдет велосипед. Да и то подержанный.
— Левушка… — укоризненно произнес Игорь Аронович, — у человека беда, а ты издеваешься. Нехорошо.
— Да шучу я, — улыбнулся Лева. — Машинку мы ему найдем. Есть у меня одна на примете. Ха-а-а-рошая машинка. Шевроле Селебрити. Салон большой, шестиместный, радиомагнитола, металлический корпус, четыре цилиндра… Не новая, но в полном порядке, бегает как молодой олень. И цена просто смешная семьсот баксов.
— У меня сейчас нет такой суммы, а машина мне нужна уже завтра к вечеру, — сказал я.
— Да это ж не цена, это ж просто даром! Увидишь машинку влюбишься по гроб жизни.
— Хорошо, когда ее можно посмотреть?
— Да хоть сейчас. Пошли.
Мы вышли во двор. Лева показал на стоявший под навесом большой автомобиль серо-зеленого цвета, формой напоминавший ГАЗ-24 мечту многих советских автолюбителей, но более элегантный. Я приметил его уже давно, машина нравилась мне и цветом, и фигурой, но я не видел, чтобы кто-нибудь выводил ее из стойла.
— Ну, что, хорошая машинка?
— Замечательная, — искренне сказал я.
— Обрати значение, — Лева постучал ладонью по крыше, корпус из настоящего металла, а не какого-то пластика. Надежный, как скала. Можешь забраться внутрь, познакомиться.
— Да вы что! Хозяин тут же полицию вызовет.
— Не вызовет, потому что это моя машина, — самодовольно произнес Лева.
Салон был действительно просторный, удобные сиденья, автоматическая коробка передач, кондиционер, круиз-контроль, автомагнитола.
— Это еще не все. Видишь, на спинке водительского кресла попона в пупырышках? Это массажер для спины водителя. Вон кнопка. Нажми ее.
Я нажал на кнопку, и сиденье мелко завибрировало, почесывая спину.
— Очень нужная вещь в дальних и ночных поездках, не даст заснуть. Можешь прокатиться по территории, проверить ходовые качества, оценить степень комфорта, — предложил Лева.
Проколесив по окрестным улочкам, я оценил качества автомобиля. В отличие от нашей коробочки, которая вела себя нервно, вздрагивала всем корпусом на малейшей колдобине, серый конь бежал мягко, плавно, легко набирая скорость. Не езда, а удовольствие.
— И все это удовольствие стоит семьсот зеленых американских рублей, — сказал Лева, когда я вернулся и подтвердил преимущества машины. Ладно, пойдем, а то старик, небось, заждался, терзает сейчас свою мандолину.
Действительно, Игорь Аронович сидел в комнате возле жены, перебирал струны мандолины и пел белорусскую песню Ты ж моя, ты ж моя перапелочка…. По щеке его катилась слеза. Софья Григорьевна тоже плакала.
— Софочка очень любит эту песню,- оправдывался Игорь Аронович, смахивая слезу и сморкаясь в платок.- Пошли на кухню, чаю попьем.
— Ну, что, договорились? — спросил он, разливая водку по стаканчикам.
— Игорек, только ради тебя и этого молодого человека, учитывая его ситуацию, я готов сбросить пятьдесят долларов. Но это все. В конце концов, одна стереомагнитола стоит двести баксов! Так что вы хотите!? Шестьсот пятьдесят и ни цента меньше!
— Левушка, давай еще дерябнем по одной, — предложил Игорь Ароныч, обнимая Бобмана за плечо и подмигивая мне.
Когда вторая бутылка закончилась, цена машины снизилась до шестисот долларов. Пришлось сходить за третьей. По мере того, как она опорожнялась, убывала и цена. Последний стакан уже стоил пятьсот. Лева достал из кармана ключи от машины и вручил мне. При этом мы договорились, что триста долларов я отдам завтра, а остальные в течение месяца. Он согласно кивнул. Мы обнялись, побратались, и я отвел Леву в его апартаменты. Напоследок спросил:
— А как же вы теперь будете без машины?
— Не переживай. У меня есть другая машина. У Бобмана всегда есть что-нибудь в запасе, — заплетающимся языком сказал Лева и ввалился в свои апартаменты.
То, что американцы разбираются в машинах глубокое заблуждение. В машинах они ни бельмеса не понимают. Когда я купил свою первую машину, мне тоже пришлось столкнуться с автопроблемой. Работала машина безотказно, но время от времени на приборной панели стала появляться тревожная надпись Срочно проверь двигатель.
Поехал я в автомастерскую. Американские автоэскулапы осмотрели двигатель, сказали, что проблема очень серьезная, и надо его менять. Сумма, за которую они взялись вылечить моего коня, составляла чуть больше стоимости самой машины. Проще было ее бросить и купить другое дешевое авто.
По совету знакомых я нашел автомастерскую, которую содержал прибалтийский еврей, а работали на него трое русских парней-эмигрантов. Это были занятные ребятишки. Еще детьми родители вывезли их откуда-то из глубины России. Белобрысые, с круглыми как блин лицами, с хитровато-плутоватыми улыбками, они прекрасно знали английский, но разговаривать предпочитали исключительно на русском языке, причем отборным матом.
От них попахивало перегаром, у одного из парней под глазом красовался синяк. Они осмотрели машину, и попросили меня погулять с полчаса. Я поинтересовался, сколько будет стоить ремонт. Да не обидим, — сказали мастера, по-свойски подмигнули, и я понял, что этим некрасовским детишкам можно доверять.
Через полчаса я заявился в мастерскую. Ну, где ты ходишь?- заверещали автомастера, — уже обедать пора. Вы же сами просили погулять полчаса. Ну, это мы так, примерно. Машина твоя готова, можешь забирать. Вы успели разобрать двигатель? — удивился я. А зачем его разбирать? Движок в полном порядке. А что вы тогда делали? во мне зашевелился червяк сомнения, что они вообще прикасались к машине.
Да вырезали датчик, который тебя нервировал, и выбросили. Не дав развиться моему справедливому возмущению по поводу такого варварского отношения к технике, они прочитали мне целую лекцию про американские машины, объяснив, что зачастую всяческие прибамбасы в них не несут функциональной нагрузки, а выполняют чисто декоративную функцию, как, например, мой датчик. Зато в несколько раз увеличивают стоимость авто. На вопрос: сколько я должен за ремонт, они улыбнулись и сказали, что на бутылку Столичной им вполне хватит.
Работа у меня была в основном ночная, когда закрываются офисы и мы приступаем к своей мусорной службе. Днем, чтобы не тратить время попусту, я обходил район, в котором жил, в поисках дополнительной работы. Заходил в первое попавшееся заведение кафе, магазины, мастерские, автозаправки и произносил заветную мантру Ай эм лукин фор э джаб — Я ищу работу.
Но мне не везло. Работники понимающе кивали головами, доброжелательно улыбались и сокрушенно разводили руками. Так происходило изо дня в день. А удача таилась совсем рядом.
Неподалеку от наших апартаментов стоял небольшой итальянский ресторанчик. Однажды, возвращаясь из очередного похода, я увидел на стеклянной двери заветную надпись Требуются работники. Я зашел и объявил прибывшему по вызову менеджеру, что я и есть тот самый человек, который им нужен. Менеджер попросил показать разрешение на работу. Я продемонстрировал ему карточку, удостоверяющую мое легальное нахождение на территории США, социальную карточку и разрешение на работу.
Услышав мой корявый английский, он спросил, откуда я прибыл. Я соврал, что из России. Гуд! — сказал он. Русские хорошие работники. Мне было предложено самому купить униформу черную тенниску, черные брюки, черные туфли, и следующим утром выходить на работу.
В магазине сэконд-хэндз я приобрел полагающийся прикид, и на другой день, черный как грач, явился на новую службу в небольшой итальянский ресторанчик. Работа моя заключалась в том, чтобы развешивать итальянскую лапшу, которую в Америке почему-то называют пастой.
Она имеет разные названия феттучини, петтучини, каппучини, чипполини и прочие, но мне показалось, что все эти чини сделаны из одной муки. Во всяком случае, огромный бак с уже сваренной лапшой, которую достал из холодильника парень, приданный мне в качестве инструктора, содержал однородную массу. Парень взвешивал на весах лапшу и раскладывал ее по пакетикам — ровно двести грамм одна порция, приговаривая: Это феттучини, это пертуссини, это фраппучини….
Один шматок скользкой массы шлепнулся на пол, но инструктор не стал его выбрасывать. Он улыбнулся, подмигнул мне, поднял чини с пола и без всякого сомнения бросил… в очередной пакет. Я ничего парню не сказал, но его поступок меня поразил. Вскоре я понял, что в его деянии не было ничего необычного.
Фасадная часть большинства американских кафе и ресторанов с услужливыми официантами, доброжелательными и приветливыми менеджерами, с красиво сервированными столами значительно отличается от закулисья, в частности, кухонной службы. По американскому телевидению нередко крутят ролики, снятые скрытыми камерами, о том, что творится на задворках ресторанов, причем даже в элитных кулинарных заведениях.
Месяца через два меня повысили в звании, и перевели из развесочной на кухню. Теперь я выступал в роли жонглера. Работа была не сложной, но ответственной. Здесь нужна была только сноровка. В развесочной мне давали несколько пакетов с очередными чини, я грузил их поочередно на сковородку, резким движением дергал сковородку так, чтобы шматок пасты пластом лег на одну, потом на другую сторону раскаленной сковороды. И так до тех пор, пока продукт не будет готов к употреблению. Вскоре я так набил руку, что мог жонглировать с закрытыми глазами.
Длилось это недолго. По какой-то причине, ресторан закрыли, прежний директор куда-то исчез, а нас всех пригласили на выход. А жаль. Я уже стал подумывать о карьере жонглера. Увы, не довелось. Пришлось искать новое место работы. Какое по счету, я уже не помнил.
Однажды знакомый парень, с которым мы вместе трудились на туалетном поприще, сказал, что нашел физически нелегкую, но хорошо оплачиваемую работу на продовольственном складе, и предложил сменить умственно убогую мусорную службу на интеллектуальный труд грузчика.
Склад назывался Mountain Peoples Warehouse, что по-русски означает Склад горных людей. Почему горных, я так и не выяснил. Кого ни спрашивал все пожимали плечами. Наверное потому, что поблизости были горы километров в ста от склада. В вэархауз свозилась продукция различных предприятий продовольственных, парфюмерных, бытовой химии и др.
На всех продовольственных товарах имелась надпись, что они являются исключительно натуральным продуктом без всяких там ГМО; товары бытовой химии гарантировали отсутствие диоксида титана, и прочей опасной для здоровья гадости. Даже на бутылках с вином красовалась этикетка, уведомлявшая о том, что это вино выращено на виноградниках, где в почву не было добавлено ни грамма удобрений.
Работа на складе мне понравилась. Она была чистой, развивала мускулатуру, внимательность, смекалку, и оплачивалась гораздо лучше, чем все предыдущие. Поначалу приходилось нелегко за восьмичасовую смену нужно было бороздить на джаке (своего рода тележка с мотором), по огромному, размером с два футбольных поля помещению склада, накручивая несколько десятков километров, снимать с полок и грузить на тележку две-три тонны товаров. Причем сложить их надо было так, чтобы получился ровный куб высотой под три метра, и потом снизу доверху обмотать его широким полотном прозрачной ленты. Ошибки карались штрафом.
Склад работал круглосуточно. Мне досталась смена, которая начиналась в два часа дня и заканчивалась в десять вечера. Когда рабочий день подходил к концу, а объем принятых и отправляемых товаров еще не был выполнен, супервайзер предлагал желающим остаться на дополнительное время еще на четыре часа.
Я всегда старался воспользоваться этой возможностью. Во-первых мышцы, разогретые физическими упражнениями уже не чувствовали усталости, а, во-вторых, выгода была очевидной: каждый час дополнительного времени стоил почти в два раза больше, чем обычный, к тому же к двум выходным дням прибавлялся третий.
Случалось, по неопытности, или неосторожности джакера, или форклифтера падали ящики с банками, или коробки с чаем, чипсами, печеньем, крупами и т.д. Коробки рвались, мялись, и отправлять их в таком виде потребителю было нельзя. Для утилизации на складе имелся магазин, куда и свозилась вся распотрошенная тара. Здесь элитное продовольствие реализовывалось чуть ли не за бесценок.
Так я впервые попробовал анчоусы, о которых прежде только слышал. Помню, что они выдавались за безумно вкусный и дорогой продукт, рассчитанный на гурманов и ценителей деликатесов. Оказалось, что это просто мелкая рыбешка вроде кильки, и на звание деликатеса никак не тянула.
Не избежал потерь и я. Это было в самом начале моей карьеры грузчика. Мне нужно было снять с полки торбу с грецкими орехами весом около двадцати килограммов. Ухватив полиэтиленовый мешок за два конца, я потянул его к себе, но едва он покинул убежище, как нижний шов разошелся, и все содержимое вывалилось на пол.
Я держал в руках осиротевший мешок, смотрел на гору свежайших, нежнейших, очищенных от скорлупы, не пропитанных химической отравой дорогих орехов, и раздумывал, что делать дальше? В таком виде магазины товар не примут, а штраф за неосторожность потянет на сотню-другую долларов. Но не выбрасывать же такое добро!
Оглядевшись по сторонам, я расстелил мешок на полу, и стал горстями запихивать орехи обратно. Мои ухищрения не остались незамеченными. Не успел я набрать и полмешка, как рядом возник супервайзер Стюарт. Видимо кто-то засек мои потуги замести следы преступления, и доложил бригадиру.
Что случилось, Влад? — спросил он. Мешок порвался, — объяснил я, продолжая по инерции загребать орехи. Остановись, — скомандовал Стюарт. Он присел на корточки, и оглядел край мешка. Потом поднял его за уши и вывалил уже почти набранные орехи на пол. Принеси лопату и бак для отходов. Я принес. Насыпай, — приказал супервайзер, показывая на бак. Стюарт, давайте положим орехи обратно, я зашью этот край, и все будет в порядке, отдадим в магазин, — взмолился. Или, если это моя вина, я куплю эти орехи…
Влад, твоей вины здесь нет, — улыбнулся бригадир. Просто неаккуратная работа изготовителя. Видишь, этот шов сделан, как и положено, на три сантиметра от края, а этот, что порвался, запаян почти у самого конца. Он не выдержал нагрузки, и разошелся. Повторяю, ты не виноват. Я составлю акт, и вэархауз представит счет изготовителю. Ни один магазин этот товар не примет, в том числе и наш. Орехи лежали на полу, а, значит, уже непригодны для продажи.
Но ведь никто этого не видел. Ошибаешься, — усмехнулся Стюарт, — здесь везде есть глаза и уши. Можно представить выражение моего лица, когда я сгребал совковой лопатой и отправлял в мусорный бак двадцать килограммов превосходных орехов.
Уже в первый день моей работы на складе, ко мне подошел улыбчивый парень, пожал руку и представился: Владимир Холодняк. Я назвал себя, и услышав мою фамилию, он разулыбался еще больше: О, свий брат хохол! Здоровеньки булы! Ну шо, будемо розмовляться?.
Я сказал, что я русский, и украинской мовы не розумию. А откуда прибыл? — поинтересовался мой тезка. Я сообщил, что из Туркменистана. О, здорово! воскликнул он, давай поговорим по-туркменски: Салам алейкум! Няхили ягдылер? Саглык ми? Сагат няче? Сен ниреде яшадын? Он как горохом сыпал предложениями, спрашивая как мои дела, здоров ли я, где я жил? И так далее.
Я опешил: откуда у этого украинского парня такое знание туркменского языка? Он расхохотался. Оказалось, что мой новый знакомый три года прослужил в Кушке. Там и выучил язык.
В Штаты он с семьей приехал из Украины по религиозной линии. Они были то ли баптисты, то ли пятидесятники, а может, иеговисты, словом адепты одной из непризнанных в православии религиозных организаций, которые считаются гонимыми, и потому находят приют в США.
В Америке любят, и с удовольствием принимают на работу украинских эмигрантов. Они трудолюбивы, веселы, общительны, чужого не возьмут, но и своего не упустят. Жена и дочь Володи работали на том же складе, только в других отделениях. Мы подружились. Они жили неподалеку от склада, и я часто бывал у них в гостях.
Многочисленная команда грузчиков состояла в основном из молодежи. Мне было уже под пятьдесят, и я считался стариком. Супервайзер Стюарт, с которым у нас сложились приятельские отношения, предложил мне покончить с ручным трудом, и отдаться труду механическому.
Речь шла о том, чтобы я с джака пересел на форклифт. Володя Холодняк обучил меня управлять этой нехитрой машиной, и уже через три дня я вовсю гонял по складу, снимая с полок товары и доставляя их к месту назначения уже не руками, а при помощи подъемного механизма.
Еще одним моим другом стал Толик Российцев. Семья Толика приехала в Штаты из Киргизии, и тоже по религиозному пропуску. В отличие от Володи, у которого культовые обряды соблюдала преимущественно жена, Толик был очень религиозен. Перед тем, как сесть за стол, его супруга, две дочери вставали и брались за руки. Толик творил благословенную молитву, затем все приступали к трапезе.
Вместе с Толиком мы совершили маленькое путешествие в Канаду, побродили по Ванкуверу, где вывесок на китайском и вьетнамском языках было больше, чем на английском. Толик, по профессии шофер-дальнобойщик, научил меня, что делать, если отказал стартер, как можно самому менять масло в двигателе, устранял мелкие неполадки в электросистеме.
Однажды, возвращаясь с работы, у меня на полпути заглох двигатель. Время два часа ночи. Что делать? Нужных инструментов у меня нет. Ждать, чтобы кто-нибудь подбросил? В штате Вашингтон попутчиков не берут. Вызывать эвакуаторов? Когда они ещн приедут? Оставаться до утра в машине замерзну, ведь двигатель не работает. Я позвонил Толику. Он вскоре примчался на хайвэй, и устранил неисправность. Затем сопроводил меня до дома, и только убедившись, что я благополучно добрался, мой друг вернулся к себе.
Кризис, как всегда, подкрался незаметно. В один не очень прекрасный день нам объявили, что руководство компании будет проводить сокращение штатов во всех своих филиалах. Коснется оно и нашего склада. Но заденет не всех, а лишь тех, кто прослужил менее двух лет. В это число попадал и я мой стаж к тому времени насчитывал всего полтора года.
Получили мы расчет, и я отправился искать новую работу. Очередной поход в агентство по трудоустройству увенчался успехом. Работа нашлась на картонажной фабрике. Но прежде чем заслать туда, меня попросили пройти тест на интеллектуальную совместимость с новой службой.
Я сел за стол и задумался: неужели работа на фабрике настолько серьезная, что требует недюжинных умственных способностей? А вдруг я, человек с университетским образованием не пройду тест? Что тогда? Искать новую работу?
Пока я размышлял о своей дальнейшей судьбе, к столу подошла афроамериканка, водрузила на него корзинку с кубиками, пирамидками, шариками и положила листок бумаги. На листке были нарисованы квадрат, треугольник и круг. Напротив меня сидела симпатичная мексиканка, видимо тоже соискательница рабочего места. Перед ней также поставили корзинку.
Когда нам объяснили условия задания, я опешил, а мексиканка недоуменно посмотрела на меня и прыснула в ладошку. Афроамериканка, привыкшая к подобной реакции, улыбнулась и слегка развела руками, дескать, не я это придумала, таковы правила. При этом она внимательно следила за тем, чтобы мы не подглядывали друг к другу.
Задание заключалось в том, чтобы расположить фрагменты, согласно их сочетаемости друг с другом. Если ты поместил пирамидку на квадрат, а кубик на кружок, значит, ты к интеллектуальной работе не готов и годишься только в дворники. Хотя кто знает, может здесь и претенденты на место дворника проходят подобный тест. Мы все расставили правильно, и теперь агентство могло быть за нас спокойно к умственной работе готовы!
Работа оказалась не совсем интеллектуальная, вернее совсем не интеллектуальная. Передо мной стоит куб высотой метра в два. Это картонные заготовки, которые только что привезли из цеха. Из них нужно сотворить коробки. Берешь заготовку, слегка сжимаешь ее с двух сторон, соединяешь нижние уши, заклеиваешь их скотчем и отставляешь в сторону. Берешь вторую заготовку, потом третью, пятую, десятую, сотую…
К концу дня я понял, что если и дальше так будет продолжаться, то максимум через неделю заработаю полную умственную отсталость, впаду в маразм и уже точно поставлю шарик на кубик. Я вспомнил героя Чарли Чаплина из фильма Новые времена, который выполнял монотонную работу закручивал гайки на движущемся конвейере, а потом уже машинально крутил прохожим пуговицы. Я представил, как хлопаю прохожих по бокам, придавая им форму коробок.
Подумалось: а не заняться ли знакомой и привычной мусорной службой. Природное упрямство не всегда служило мне на пользу, но на этот раз помогло. На следующий день я уже не появился на картонажной фабрике, а пришел к воротам склада горных людей. Начиналась как раз моя смена. Я здоровался с ребятами, перебрасывался с ними несколькими фразами, и мне казалось, что они чувствуют себя немного виноватыми в том, что они там, а я, бесхозный, стою здесь.
Проходил Стюарт, пожимал руку, и одновременно пожимал плечами, мол, что тут поделаешь, кризис. Появлялся менеджер Эрик, и разводил руками: Извини, Влад, но мест нет. Ничего, ничего, — отвечал я. Просто пришел повидать друзей.
Мое стояние у ворот продолжалось дня три. На четвертый Эрик уже не проскользнул мимо, бросив на ходу свое Извини, Влад, мест нет, а остановился и спросил: Тебе очень нужна работа?. Я кивнул. Пойдем в офис, поговорим. Выйдя из офиса, я забрался в форклифт и продолжил службу.
В Америке я прожил семь лет. Не скажу, что это были лучшие мои годы, но и не самые плохие. Во всяком случае, я многому здесь научился, за что и благодарен стране, в которой любят и уважают труд, упорно работают, и ценят людей, которые стремятся принести пользу государству, принявшему их.
Работая на различных производствах, я видел, как четко и слаженно трудятся люди, приехавшие сюда из разных концов света. Поначалу бывает трудно, особенно тем, кто никогда прежде не занимался физическим трудом, но, в конечном счете, трудности отступают и все становится на свои места.
Меня всегда восхищало, с каким дружелюбием и вниманием помогали опытные работники различных предприятий и служб новичкам, никогда не отказывая им в совете и помощи. Напротив, зачастую сами, по своей инициативе, без всяких просьб, опытные работники старались ободрить новоприбывших, подсказать и придать им веру в себя, помня о том, как и сами они недавно начинали этот путь. А в какой стране жить каждый выбирает для себя.
Три года я отработал на складе, а потом не выдержал. Эйфория от пребывания в Штатах давно прошла, американского рая на земле я не обрел, и все чаще задумывался над тем, что я здесь делаю? Кому я здесь нужен? Все, что у меня есть моя мама, мой дом, мой родной, уютный город, мои друзья. Позвонил маме, купил билет на самолет и помчался домой, в Ашхабад.