Продолжение. Начало здесь
Чтобы не тратить время даром, я решил подтянуть свой английский, и стал ходить на бесплатные занятия в соседнем комьюнити, где преподавали волонтеры из числа бездельных американцев пенсионеры и просто доброхоты.
Первый наш тычер (учитель) был человек с грустным лицом и тихим голосом. Он что-то бубнил себе под нос, но я разбирал только отдельные звуки, которые не складывались в слова. На мою просьбу говорить громче, он удивленно посмотрел на меня, и спросил, в чем дело?
Я объяснил, что у меня проблемы со слухом, и я понимаю не все, что он говорит. Учитель согласно кивнул головой и продолжал бормотать. Бубнил он недели две, затем исчез. Нам сообщили, что он заболел, и нам пришлют нового добровольца.
На следующий день во двор учебного центра лихо влетел шикарный белый Линкольн, круто развернулся, скрипнул тормозами, и замер. Открылась дверь, и из машины в несколько приемов выбралась владелица лимузина. Это была старушка возраста черепахи Тортиллы, в белоснежном, немного старомодном платье, с белыми, аккуратно завитыми кудельками, и в белых адидасовских кроссовках.
Молодецки хлопнув дверью, она лукаво и доброжелательно нам улыбнулась, обнажив ряд белейших, ровнейших пластмассовых зубов, и в знак приветствия игриво покачала бывшими бедрами. Прищелкивая пальцами и пританцовывая, она направилась к нам. Шла не очень уверенно и не слишком ровно, то и дело сбиваясь с курса, и возникало ощущение, будто старушка только что отплясала ламбаду на мексиканской дискотеке и при этом немного перебрала текилы.
Бабушка нам понравилась. Она всегда была в хорошем настроении. Глаза ее, уже подернутые старческой пленкой, по-молодому лучились, и улыбка не сходила с ярко накрашенных губ. Она не желала стареть, и одно это уже вызывало уважение. Да и живости ей было не занимать.
Методика обучения английскому у нее была своеобразная. Уроки напоминали занятия по анатомии. Она демонстрировала части своего тела, (разумеется, самые приличные) и объясняла, как они звучат по-английски.
— Зыс элбоу,- показывала она на свой локоть. Мы хором отвечали: зыс элбоу.
— Зыс ни, — приподнимала она юбку, демонстрируя подагрические колена. Мы хором подтверждали: зыс ни (колено).
— Зыс маус, — распяливала она рот и тыкала в него пальцем.
— Зыс маус,- соглашались мы, слегка приоткрывая рты, чтобы не хвастать золотыми коронками, дуплами, пломбами и отсутствием части зубов.
После каждого урока старушка, довольная тем, что пополнила наш словарный запас, и, соответственно сделала нас пригодными для общения, пускалась в пляс, щелкала пальцами, изображая Кармен, и выкрикивала загадочное слово Банана! Потом добредала до своего Линкольна, хлопала дверью и срывалась с места, как ракета с пусковой площадки. Ее обучение напомнило анекдот о том, как русская учительница обучала американцев русскому языку.
— Это что? Стол? спрашивает она, показывая на стол.
— Да, это стол, — отвечают ученики.
— Это что? Стул? указывает на табурет.
— Да, это стул, — заученно повторяют американцы.
— Это что? на секунду училка задумалась, не зная, что выбрать пол или потолок.
— Да, это что, — привычно ответили ученики, считая вопрос законченным.
За месяц занятий мы могли на чистом английском языке перечислить все находящиеся при нас органы. Возможно, этого запаса хватило, чтобы поговорить с патологоанатомом, но для общения с американцами вряд ли годилось.
Преподаватели сменялись один за другим, но ни один не был профессионалом, поэтому и стройной системы обучения не существовало. Курсы были организацией благотворительной, состоящей из добровольцев, а, значит, бесплатной. Какой профессиональный педагог станет работать задаром? Тем более в Америке.
Моим соседом по апартаментам оказался веселый человек Игорь Аронович Байдовский бывший директор свинсовхоза под Минском. В Америку родителей вызвал по приглашению сын Аркадий, который уже несколько лет проживал здесь с семьей.
В аэропорту, проверявшие документы представители еврейских организаций спросили Игоря Ароновича: Вы коммунист?. Да, коммунист,- ответил он. Вы сочувствуете идеям коммунизма?. Нет, не сочувствую. Тогда почему вы стали коммунистом? Потому что мне предложили место директора свинсовхоза, а эту должность мог исправлять только член партии. Но как же вы, еврей, согласились возглавить такое некошерное, несовместимое с иудейскими законами предприятие? А я возглавлял его не как еврей, а как коммунист, — ответил он.
Игорь Аронович прибыл в Америку налегке, захватив с собой лишь кое-что из вещей, фотографии, мандолину и жену Софью Григорьевну, перенесшую два инсульта. Он очень трогательно ухаживал за больной супругой, исполняя все ее желания. Софья Григорьевна почти не ходила, передвигаясь по комнатам в кресле-каталке, да и то с помощью мужа. Когда надо было, он довозил ее до туалета, пересаживал на унитаз, а затем возвращал обратно.
Вечером, таким же манером, Игорь Аронович перекладывал супругу в кровать. Все остальное время Софья Григорьевна сидела у телевизора, просматривая видеокассеты со старыми советскими фильмами. Кассеты приносили друзья, знакомые, соседи. Когда весь запас был исчерпан, Игорю Ароновичу посоветовали выписывать видеофильмы из Нью-Йорка, в издаваемой там газете Новое Русское Слово.
Перечень предлагаемых фильмов занимал целый разворот. Ароныч составлял список, состоявший преимущественно из комедий, водевилей, мелодрам, словом, лент со счастливым концом, чтобы его Софочка не расстраивалась, если фильм заканчивался чьей-то смертью, и отправлял заказ на другой конец страны. Уже через три-четыре дня приходила коробка с видеокассетами, не менее десятка штук.
Сам Игорь Аронович фильмы не смотрел, предпочитая заниматься более приятным делом. На следующий день после знакомства он постучал в перегородку, отделявшую наши квартиры, что служило приглашением в гости. Когда я вошел, старик хитро подмигнул мне, пощелкал пальцами по кадыку и тихо спросил: Ты как насчет этого?.
Я был не против и согласно кивнул. Он привел меня в крохотную спальню. В углу, на широком комоде, стояло несколько литровых банок, наполненных какой-то темной жидкостью и закрытых пластиковыми крышками. В крышках были проделаны дырочки, из них торчали пластиковые трубочки, напоминая цветы без головок.
— Вот, он мой мини-завод, — с гордостью представил батарею стеклянной тары Игорь Ароныч. Но прежде чем перейти к дегустации, он вкратце ознакомил меня с производством домашнего вина.
— Ну, что, попробуем? сказал винодел, закончив лекцию. — По-моему должно получиться исключительно замечательное вино, типа Саперави или Цинандали.
Он налил в пластиковый стакан немного жижи из банки и протянул мне. Сделав глоток, я чуть было не вернул содержимое исключительно замечательного Саперави обратно в посуду, но заставил себя протолкнуть это пойло внутрь организма.
— Что, крепкое? самодовольно улыбнулся винодел.
— Противное, — честно выдал я сертификацию на продукт.- Какой-то компот прокисший. Из чего вы его гоните?
— Из ежевики. Здесь ее целые заросли.
Игорь Аронович наполнил стакашок, понюхал, едва не достав дна тары своим породистым носом, сделал первый глоток, почмокал вислыми губами, и одним махом вылил жижу в себя. Поморщился и сказал:
— Не добродило немного. А так ничего. Как только созреет, попробуешь вкус настоящего домашнего вина.
Попробовать вкус настоящего домашнего вина не получилось. В дело самогоноварения вмешался случай. Пожилым соплеменникам, приезжающим в Штаты и нуждающимся в жилье, сотрудники благотворительных организаций (как правило, это еврейские организации), предоставляют апартаменты и денежное пособие. За апартаменты старики платят всего одну треть их стоимости.
Время от времени, социальные работники проверяют условия жизни квартиросъемщиков. О дне и времени своего прихода они сообщают заранее. Это вообще удивительное дело! Вы можете себе представить, чтобы у нас заведующему складом сообщали о дне и часе прихода ревизора? Но американцы странные люди. Инопланетяне.
Перед каждым визитом проверяющих Игорь Аронович прятал свой мини-завод под кроватью. Но в тот день он забыл о проверке, и спохватился, когда увидел на пороге контрольную группу. Сделать уже ничего было нельзя. Гости оглядели гостиную, заглянули в санузел и направились, было в спальню, но Игорь Аронович встал в дверях, раскинул руки, как Христос на кресте, и умильным голосом сообщил: Ну вот, видите, все в порядке. Проверяющие слегка подвинули старика, зашли в комнату и изумленно спросили, указывая на мини-винзавод: А это что такое?
— Это я готовлю народное лекарство для супруги, для себя. Повышает аппетит, снижает давление, улучшает самоварение, то есть самочувствие, — защебетал винодел, не давая комиссии приблизиться к самогонным аппаратам.
— Какие лекарства?! возмутились инквизиторы. Вы разве не знаете, что готовить лекарства в домашних условиях запрещено! Немедленно все уничтожьте! Если еще раз мы узнаем, что вы используете предоставленные вам апартаменты не по назначению, будем принимать строгие меры: сначала штраф, а потом выдворение. Тогда уже жилье будете снимать и оплачивать сами.
Надо было видеть, с каким выражением лица Игорь Аронович сливал винно-лечебную продукцию в унитаз. С такой гримасой, возможно, взирал на то, как лишается своего имущества библейский Иов — многострадальный.
После того, как подпольный винный завод накрыла комиссия, Игорь Аронович приуныл. Нет, он не был алкоголиком, но выпить любил, и при этом знал меру. В подпитии балагурил, рассказывал еврейские анекдоты, потом доставал мандолину и, аккомпанируя себе, пел русские и белорусские песни, бывало, не совсем приличные. Тогда из комнаты раздавался голос Софьи Григорьевны: Игорь, прекрати!.
Музыкант на время замолкал, затем, хитро подмигнув, снова принимался бренчать, выдавая какую-нибудь забористую частушку. И тут такой облом. Оставалось только покупать спиртное в магазине. Но в магазины Игорь Аронович не ходил, боясь даже на некоторое время оставить супругу одну: мало ли что ей понадобится, а его нет. Просить знакомых он стеснялся, чтобы не прослыть выпивохой. К этому делу старик Ароныч подключил меня. Условный стук в перегородку, и я возникаю на пороге.
— Володя, ты сегодня в библиотеку пойдешь? спрашивает меня Игорь Аронович громко, так, чтобы слышала Софья Григорьевна.
— Пойду. Я как раз собирался туда, — ору я.
— Возьми мне какую-нибудь книгу.
— Вам какую: полегче, или что-нибудь посерьезнее?
Ароныч на пару секунд задумывается, потом сообщает:
— Возьми посерьезнее.
— Потолще, или обычную?
— Обычную.
Я шел в ближайшую библиотеку, брал любую увесистую книгу, потом навещал магазин, покупал заказанный продукт и возвращался на исходную позицию. Игорь Аронович встречал меня на пороге, принимал бутылку и прятал ее на кухне. Затем мы проходили в зал, и при Софье Григорьевне я вручал ее супругу книгу. Старик Ароныч радостно цокал языком и приговаривал: Давно я мечтал такую книжку найти. Пойду, и прямо сейчас начну читать. Вскоре из кухни раздавались звуки мандолины…
С финансами у меня по-прежнему было туговато, и иногда Игорь Аронович занимал мне несколько долларов. Сокрушенно качал головой и приговаривал: Как же тебе помочь с работой? Прошло уже почти полгода, а извещения из иммиграционного офиса в Калифорнии все не поступало.
— Слушай, а что если попробовать такой вариант, — сказал как-то Игорь Аронович. — В Сиэтле есть еврейский семейный центр, и там помогают прибывшим евреям устроиться на работу.
— Я же не еврей.
— Ну, это как сказать. Вернее, как посмотреть. Если смотреть в профиль, нос у тебя горбатый, может сойти за еврейский. Главное профилем больше работай. Если спросят, кто из родственников евреи, отвечай, что все. Кстати, сама глава центра Жанна Лозанская — полурусская-полуеврейка.
Всю ночь я проворочался, придумывая себе еврейскую родословную. Вспоминал знакомых иудеев, благо в редакции Туркменской искры они составляли большинство, отчего газету втихаря называли Еврейская искра, вспоминал характерные словечки, акцент.
В еврейском семейном центре меня приняла сама руководительница богадельни чернявая, пышнотелая, вальяжная Жанна Лозанская.
— Мы, евреи, должны поддерживать друг друга, — сказал я, когда эта идише мама поинтересовалась, зачем я сюда пожаловал.
— Ну, это я и без вас знаю. А какое отношение вы имеете к евреям?
— Самое прямое,- ответил я, стараясь сесть боком, чтобы, как учил Игорь Аронович, работать профилем. У нас в семье все евреи.
— Надо же, какое счастье. И кто конкретно у вас еврей?
— Я же говорю все. Папа был евреем, мама еврейка, бабушка была еврейкой, дедушка тоже. У меня и в паспорте написано, что я еврей
— А метрика из синагоги у вас есть?
— Какая метрика?
— Видите, вы даже этого не знаете. Паспорт для еврея ничего не значит. Там он может быть записан как Иван Иванович Иванов, или Сидор Сидорович Сидоров, но главный документ любого иудея это справка от раввина, где указана его настоящая еврейская фамилия и имя, имена его родителей, а также дата обрезания. Вам делали обрезание?
— Не помню, я маленький был. Может и делали. Но зато помню, что детстве я даже говорил на идиш.
— Может на иврите?
— И на нем тоже, только потом все забыл.
— Ну, хоть какие-то слова помните?
— А как же! Ле хаим! Зай гезунд! Шейнер пунем, (что означает милая мордашка так еврейские родители ласково обращаются к маленьким детям). Песню даже помню: тум бала, тум бала тум балалайка. И вот еще: киш мири ин тухес…
Я не успел договорить. Жанна стала безудержно хохотать, крупные слезы покатились по пухлым щекам. Отсмеявшись, отдышавшись и придя в себя, она спросила:
— Кто вас этому научил?
— Это старинная еврейская колыбельная. Не помню, кто мне ее пел то ли бабушка, то ли мама, — напропалую врал я. Меня уже несло.
Жанна снова заколыхалась от смеха. Когда очередной приступ закончился, она сказала:
— О, зохен вей! Вы эту колыбельную больше никому не пойте, а то вам могут так надрать тухес, что мало не покажется.
Все слова, которые я предложил вниманию Жанны, я услышал на еврейских посиделках, на которые меня регулярно таскал Игорь Аронович. Смысла некоторых слов я не понимал. Как оказалось, напрасно.
— Ну и насмешили вы меня, — сказала Жанна, вытирая платочком краешки глаз.- Так и что же вы из-под меня хотите? Найти вам работу?
Я кивнул.
— Знаете, вы мне понравились, особенно когда с упорством демонстрировали свой нос. Но все, что я могу вам предложить, это место бэби-ситора. Нянечки.
— А кого надо нянчить?
— У нашего раввина девять детей. Самому младшему два года, старшему десять.
Я представил, во что превращусь через несколько дней после возни с этой оравой, и вежливо отказался.
— Зай гезунд! сказала Жанна на прощание.
— Ле хаим! ответил я.
— Ну, что?- спросил Игорь Аронович, когда я вернулся из Сиэтла. Я передал наш разговор с Жанной.
— Не унывай, что-нибудь придумаем, — он вынул из кармана пять долларов, и протянул мне. Я оценил благородство старика, но деньги не взял.
Чтобы не выглядеть совсем уж нищим скажу, что небольшая денежка на карманные расходы у меня иногда водилась. К гонорарам от статей для Русского мира, время от времени прибавлялись гонорары за публикации в старейшей русскоязычной газете в Америке Новое Русское Слово. Однажды я послал в редакцию статью об извержении вулкана в нашем штате Вашингтон.
Статью приняли, опубликовали, попросили присылать что-нибудь еще, но поставили условие, чтобы я больше не писал шариковой ручкой, а присылал печатный текст. Для этого нужны были или пишущая машинка, или компьютер. Ни того, ни другого у меня не имелось, как и средств купить оргтехнику. Тем более, что машинка требовалась с русским шрифтом. Игорь Аронович, которому я посетовал на свою проблему, сказал, что такая пишущая машинка есть у Анны Захаровны, из соседнего корпуса, но тетка она вредная, прижимистая, и ни за что не согласится отдать ее так, хотя она ей и не нужна.
— А зачем тебе машинка? прищурилась Анна Захаровна, когда я пришел к ней с приветом.
Я честно признался, что машинка необходима для печатной работы. Тут она призадумалась. Разглядывала меня, и я слышал, как в голове ее вертелись корыстные мысли: если машинка нужна мне для работы, значит, мне без нее не обойтись, а из этого следует, что она представляет для меня ценность, а это, в свою очередь, определяет стоимость.
— Сто шестьдесят баксов! — выпалила продавщица.
— Да что вы, Анна Захаровна! Компьютер стоит дешевле.
— А что же ты не купишь компьютер? ехидно спросила она.
— Денег нет, а то бы купил.
— Ну, хорошо, только для тебя сто пятьдесят!
— Нет, это очень дорого. Могу дать от силы тридцать долларов.
— Что ты, милый! За такую вещь тридцать баксов смешно даже.
— Но вам же она не нужна.
— Откуда ты знаешь, нужна или нет? Может, я на ней мемуары печатаю. Ладно, последнее слово сто сорок.
— Нет, это мне тоже не подходит.
— Ну, на нет и суда нет, — сокрушенно развела она руками. А жаль, машинка хорошая. Ладно, если надумаешь приходи.
Оставался только один вариант — гараж-сэйлы. Там можно было купить все, что угодно, даже совершенно новые вещи и по невероятно смешным ценам.
Практически у каждого владельца собственного дома имеется гараж. В определенные дни, как правило по субботам, хозяева выгоняют оттуда своих коней, а нутро и прилегающую территорию используют как товарную площадь. Чего там только не встретишь одежда, обувь, посуда, мебель, теле- и радиотехника, садовые инструменты. А цены такие, что даже стыдно торговаться.
В один из дней, попросив у соседа по апартаментам Левы Бобмана машину, я отправился поездить по гаражкам. Полдня колесил по округе, но пишущую машинку так и не обнаружил. Возвращаясь домой, увидел на прилегающей к трассе боковой дороге указатель с прикрепленной к нему картонкой и надписью гараж-сэйл.
Я свернул, и через пару километров дорога привела к небольшому ранчо. Оно стояло одиноко, как бы на отшибе. Вокруг маленькой усадьбы не было других домов. Поразила ухоженная лужайка, аккуратно подстриженная живая изгородь, деревья разных пород клены, сосны, ольха и несколько плодовых яблоня, груша, вишня и слива. Но больше всего тронули две березки у входа в небольшой одноэтажный домик, покрытый черепицей.
— Здравствуйте, заходите, — из открытого гаража навстречу, прихрамывая и приветливо улыбаясь, вышел невысокого роста пожилой мужчина. Загорелое лицо его было покрыто крупными морщинами, а сам он, несмотря на почтенный возраст, напоминал крепкий дубок.
— Что ищете? Проходите, смотрите, вы сегодня у меня первый посетитель. Сюда вообще редко кто заглядывает. Как знать, может, сегодня повезет и вам, и мне.
Я объяснил, что ищу пишущую машинку с русским шрифтом.
— Простите, вы, случайно не русский? вежливо спросил старик.
— Русский,- подтвердил я. А как вы узнали?
— По знакомому говору.
— А вы тоже русский? он разговаривал на хорошем английском, но все равно чувствовался легкий акцент. Вот только непонятно какой.
— Нет, я поляк. Зовут меня пан Янек.
Я назвал свою фамилию, и пан Янек с интересом посмотрел на меня:
— О, это очень распространенная в Польше фамилия! Ваша семья оттуда? Есть у вас там родственники? он перешел на польскую мову. Пришлось честно признаться, что я почти ничего не ведаю об истории моих предков.
Мы разговорились. Разговор шел на смеси польского, русского, и английского языков, но мы понимали друг друга. Пан Янек, рассказал, что во время Второй Мировой войны юношей участвовал в польском Сопротивлении. В перестрелке был ранен в ногу, схвачен фашистами, и отправлен в концлагерь, потом бежал, примкнул к партизанам.
Отряд разгромили немцы, и снова концлагерь. В конце войны он оказался в лагере для перемещенных лиц, находившемся в английской зоне оккупации. По лагерю ходили тревожные слухи, что поляков могут передать в русскую зону, и тогда дорога в Сибирские лагеря. Я много слышал ужасного про сибирские лагеря. Я не хотел в Сибирь, — помотал головой пан Янек, отгоняя воспоминания.
Пареньку Янеку повезло, его оставили в английской зоне, а затем отправили в Лондон восстанавливать разрушенный немцами город. Через три года он уехал в Австралию там, говорили, можно хорошо заработать на угольных рудниках. Почти сорок лет он давал чужой стране угля и выработал пенсию, достаточную, чтобы остаток жизни провести, ни в чем не нуждаясь.
Но жить среди кенгуру дальше не захотел климат неподходящий, летом воздух жаркий и влажный, зимой дуют холодные ветры. И пан Янек перебрался в Америку, выбрав на жительство именно штат Вашингтон с его прекрасным мягким климатом, четкой сменой времен года, и конкретно Сиэтл, который находится на широте Сочи.
Семьей он так и не обзавелся, прожил всю жизнь в одиночестве. Даже участок для дома выбрал подальше от людских глаз. Но жить, совсем ни с кем не общаясь, скучно, вот он время от времени и устраивает гаражки. Не столько для того, чтобы что-то продать, сколько пообщаться.
— А в Польше вы так и не были? спросил я.
— Я приезжал туда один раз, уже после развала Советского Союза, — грустно улыбнулся пан Янек. До этого боялся Польша тогда была советской. Нашел родственников, они уговаривали остаться, но я уже привык к своему дому. К тому же и пенсия у меня здесь хорошая. Впрочем, что же мы стоим, пан Владимир, выбирайте, что вам надо.
Я прошелся по гаражу, но пишущей машинки не обнаружил. Пан Янек молчаливо сопровождал меня. Ничто не привлекло моего внимания, кроме, пожалуй, изящной, мастерски сделанной модели старинного парусника. Я люблю такие поделки. Они напоминают о детских мечтах, морских просторах, дальних странствиях, схватках с пиратами. В детстве я посещал судомодельный кружок на станции Юный техник в Ашхабаде, и сам смастерил пару корабликов, но, разумеется, не таких красивых.
Засмотревшись на парусник, я вдруг интуитивно почувствовал, что меня настойчиво манит к себе дальний угол гаража. И тут я увидел ее… Она стояла на журнальном столике в стороне от выставленных на продажу предметов. Я неспешно помчался на зов. Это была портативная пишущая машинка Смит-Корона — одна из лучших моделей такого класса. И, самое главное, с русским шрифтом!
— Пан Янек, сколько стоит эта машинка? Я куплю ее!- радостно воскликнул я, разглядывая обнаруженное сокровище.
— К сожалению, пан Владимир, машинка не продается.
— Почему? — по-детски удивился я. Вы на ней работаете?
— Не совсем так. Иногда я пишу письма родственникам и друзьям в Польшу. По-английски они не понимают, а русские буквы могут читать. А зачем вам машинка?
Я объяснил, что я журналист, и машинка мне просто необходима.
— Но сейчас у всех есть компьютеры, интернет…
— У меня тоже будет и компьютер, и интернет, но пока я не могу себе этого позволить, — развел я руками. Чтобы не выглядеть попрошайкой, спросил: сколько он возьмет за кораблик?
Пан Янек стоял рядом и молчал. Потом, на что-то решившись, спросил:
— А сколько вы можете дать за машинку?
— Не знаю, — приободрился я. Сколько скажете. Конечно, в пределах разумного.
— Хорошо, двадцать пять долларов, — выдохнул он, но тут же передумал и предложил, — двадцать долларов. Устраивает?
Я вспомнил о сумме, которую заломила Нехама Захаровна, и выпалил: Конечно, устраивает. А как же вы без машинки?
— Честно говоря, я не так уж часто и пишу. Обойдусь. Вам, я думаю, она нужнее. А кораблик возьмите на память.
Я поблагодарили пана Янека, мы пожали друг другу руки и я сел в машину.
— Найдете время и желание приезжайте в гости. Всегда буду рад вас видеть, — сказал он на прощание.
Целый год, уже будучи в ранге собкора газеты Новое Русское Слово по штату Вашингтон, я посылал в редакцию статьи, напечатанные на машинке пана Янека, и с признательностью вспоминал этого доброго старика.
Приезжал я к нему дважды. В первый раз мы хорошо посидели, поговорили, немножко выпили. Пан Янек выглядел уставшим, но держался бодро. Он рассказывал о своем детстве, о школьных друзьях, о девушке, с которой встречался, о том, как они хотели пожениться после войны. В глазах его стояли слезы. Иногда мы перезванивались. Потом телефонная связь прервалась старик не отвечал на звонки. Я поехал к нему.
У входа в усадьбу меня встретил рекламный щит, который извещал, что ранчо выставлено на продажу. Дом был закрыт, и не у кого было спросить, где хозяин. Мне это показалось странным: пан Янек ничего не рассказывал о своих планах продать дом. Может быть, он все-таки решил вернуться в Польшу?
Набрав указанный на щите номер телефона риэлтора, и дождавшись ответа, я спросил, как найти хозяина дома. А кем вы ему приходитесь?, — в свою очередь поинтересовался человек на том конце провода. Никем, просто знакомый. Этот человек умер неделю назад. Если у вас есть какие-то имущественные претензии к покойному, сообщите в офис нашей компании, — сказал риэлтор и повесил трубку.
Претензий к пану Янеку у меня не было. Были грусть и печаль.
Вскоре на распродаже электронного оборудования, которое компания Боинг регулярно отправляла в свой огромный как ангар магазин, оснащая свою империю новой техникой, я приобрел компьютер. Но на память остались пишущая машинка и кораблик пана Янека, которые сопровождали меня все годы, проведенные в Америке.
Продолжение следует…