Государственный музей искусства народов Востока на сегодняшний день находится в стадии масштабного переезда: музей прощается со зданием храма, где располагалось его фондохранилище, и переезжает в новый павильон на ВДНХ. Накануне открытия экспозиции корреспондент РИА Новости Екатерина Сошникова поговорила с генеральным директором Александром Седовым о зарубежных выставках, разрушенных памятниках культуры и желании вернуться на Ближний Восток.
— Как обстоят дела с переездом в павильон на ВДНХ? Известна ли точная дата открытия?
— Переезд уже в самом разгаре, но одно дело, когда планируешь, а другое дело — реальность. Сейчас поставлена задача открыть залы павильона, предназначенные для публичного показа музейных предметов, к 30 апреля. В первом зале и частично в боковых галереях будет смонтирована большая выставка творчества Николая и Святослава Рерихов. Мы постараемся представить те произведения, которые нечасто выставлялись. Выставка будет называться Музей Рериха на ВДНХ. Постараемся, чтобы к этому сроку был также открыт второй зал с так называемым открытым хранением. Полагаем, что после завершения, нам удастся выставить от 40 до 60% имеющихся у нас музейных предметов. Это существенная прибавка, потому что на данный момент в наших постоянных экспозициях и на временных выставках показываются всего 4-5% предметов.
— Сегодня собрание музея насчитывает порядка 150 тысяч экспонатов из различных стран мира. Музей предоставляет свои экспонаты для выставок за рубеж?
— Безусловно. Мы устраиваем выставки и в дальнем, и в ближнем зарубежье. Из последних следует отметить выставку работ Николая Рериха в Ашхабаде. Музей Востока был одним из первых московских музеев, проведших выставку в столице Туркмении после перерыва примерно в 15-20 лет. Мы провели две выставки в Баку, тоже после большого перерыва, принимали участие и в выставке Шедевры нового искусства. Собрание Щукина в галерее Louis Vuitton в Париже, так как великие русские собиратели С. И. и П. И. Щукины коллекционировали и восточные вещи, довольно большое количество которых было передано в наш музей.
— Вы хотели бы расширить сотрудничество с какими-то еще зарубежными странами?
— Предполагается наше участие в выставке Альянса художественных музеев и галерей стран БРИКС в июне этого года в Нью-Дели. В стенах музея мы часто принимаем выставки от наших зарубежных коллег, но не так часто, как хотелось бы. Сложность с обменными выставками из-за специфики музея, у нас не представлено русское искусство. Какой смысл везти в Китай коллекцию китайских предметов, которая у нас есть? В самом Китае все это представлено гораздо лучше. Конечно, мы предлагаем зарубежным коллегам выставки о древней культуре и археологии Северного Кавказа, Чукотки, этнографии Средней Азии.
— Планируется ли модернизация и внесение изменений в постоянно действующие экспозиции музея, возможно, дополнение новыми собраниями и экспонатами?
— Это не простой вопрос. Мы переехали в здание на Никитском бульваре не сильно давно: в середине 80-х годов XX столетия. Постоянные экспозиции открывались в музее вплоть до 2000 года. Конечно, мы периодически их обновляем. Сейчас на очереди — обновление экспозиций искусства стран Юго-Восточной Азии, искусства народов Севера. Ведь решиться на модернизацию постоянной экспозиции сложно, поскольку музейное пространство в этом здании специфическое — это анфилада залов и, закрывая на реновацию, предположим, срединную часть, то выключается из оборота довольно много других площадей.
— Вы поднимали вопрос о переезде музея в другое здание?
— Нет. Зачем? Нам наше здание, несмотря на недостатки, очень нравится. Мы работали и продолжаем работать над реорганизацией музейного пространства, но вопрос о новом здании музея не стоит.
— Требуется ли каким-то музейным объектам реставрация? Как вообще в музее строится работа в этом направлении? Прибегают ли к услугам иностранных экспертов-реставраторов или справляются своими силами?
— Это всегда требуется. Из-за рубежа нет, но иногда обращаемся за помощью и в другие, более мощные реставрационные центры, например, в ВХНРЦ им. И. Э. Грабаря. У нас есть реставрационные мастерские, созданные в 1950-е годы, там работают невероятные специалисты. Ведь реставрационный осмотр проходит постоянно, даже если предмет просто стоит в витрине, с ним все равно что-то происходит. К тому же многие вещи попадают в музей не совсем в хорошем состоянии, тогда специалисты-реставраторы музея проделывают работу по их восстановлению.
— Каким образом пополняется ваша коллекция? Кто является основным поставщиком экспонатов? Например, в Пушкинском музее организовали сбор на выкуп магического жезла из Египта, как вам такая идея?
— Я не могу вам сказать, что мне сильно нравится эта идея. С другой стороны, почему бы и нет, если посетители действительно хотят видеть какой-то предмет в коллекции музея. Наша коллекция пополняется разными путями, в первую очередь за счет даров и безвозмездных поступлений, но также и за счет закупок. Не последнюю роль в пополнении наших коллекций играют и проводимые нами археологические экспедиции, например, на Чукотке и Северном Кавказе. Так, за время экспедиции в Тыву мы собрали неплохую коллекцию произведений современных тувинских резчиков по камню.
— За рубежом такая практика действует? Есть возможность пополнить коллекцию зарубежными археологическими находками?
— Мне трудно судить. Знаю только, что из стран Ближнего и Среднего Востока что-то вывезти для пополнения коллекций зарубежных музеев практически невозможно. Все зависит от законодательства той или иной страны. Когда в Йемене была российская экспедиция, мы раскапывали десятки археологических памятников. И все это оставалось в Йемене. Насколько я знаю, все зарубежные экспедиции так работают. Максимум, о чем можно договориться, это привезти часть находок для устройства временной выставки.
— Планируете ли вы возобновить работы в Йемене, если появится такая возможность?
— Я был бы счастлив продолжить работы в Йемене. Все-таки я отдал Йемену почти 30 лет своей научной жизни. Это удивительная страна, она продолжает сниться по ночам. Но, к сожалению, работать там сейчас невозможно. Надеюсь, что в скором времени все изменится. Друзей и коллег осталось в Йемене очень много, мы часто встречаемся на конференциях, они до сих пор ждут нашего возвращения.
— Есть ли такие памятники культурного наследия в Йемене, которые не подлежат восстановлению?
— К сожалению, да. Самолеты суннитской коалиции, которая борется с хуситами, в самом начале войны разбомбили, просто до каменной крошки уничтожили музей в Замаре, который буквально за год открылся до начала вооруженного конфликта. Стерли с лица земли. Зачем? Там не было рядом никаких военных складов, ни воинских частей — ничего. Разбомбили древнее городище Баракиш, разбомбили полевой лагерь итальянских археологов. Зачем? А что происходит с прекрасным городом Таиз, где практически уничтожена средневековая цитадель? А Сана, столица Йемена? Гибнут невинные люди, в груду камней превращаются великолепные дома, как будто сошедшие со страниц Тысячи и одной ночи.
— Вы ездили в Пальмиру, чтобы оценить возможность реставрации на месте культурных объектов. Участие в восстановлении каких-либо скульптур принимали?
— В Сирии нет. После первого освобождения Пальмиры, шел разговор о возможности восстановления этого памятника силами международного сообщества под эгидой ЮНЕСКО. Там были разрушены знаковые памятники, которые, к слову, были в свое время сами восстановлены. Самое главное, что культурный слой практически не нарушен. Мы ездили в Пальмиру, чтобы на месте посмотреть на ситуацию своими глазами, попытаться оценить степень разрушения и возможности восстановления. Составили отчет, где также добавили, что в случае реализации международного проекта в нем должны участвовать и российские специалисты, либо целесообразно провести переговоры о создании российско-сирийского проекта. К сожалению, проекты по спасению Пальмиры похоже отложены в связи с неразрешенной ситуацией и в этой ближневосточной стране.
— Если поступит предложение, поедете в Пальмиру?
— Археологией я занимаюсь много десятков лет и мне повезло — я довольно интенсивно поездил по миру, посмотрел много археологических памятников: и на острове Пасхи был, и Мачу-Пикчу видел. Но из всего того, что я видел, Пальмира — это что-то совершенно специфическое. Эмоционально — это даже больше, чем Помпеи. Это один из немногих подобных археологических памятников мира.
— Какие работы вы ведете в Омане?
— Университет города Пизы получил концессию по договоренности с оманскими властями о праве на раскопки и восстановлению древнего города Самхарам. Меня пригласили почти 20 лет назад принять участие в этом проекте и возглавить археологическую часть экспедиции. Сейчас я больше руковожу раскопками дистанционно: мне присылают почти ежедневно отчеты, фотографии, и я даю советы, что нужно делать. Мы раскапываем этот древний город — оманские Помпеи. Основная идея оманцев — сделать туристический объект. А для этого нужно не только раскопать, но и восстановить. Надо сказать, что нам почти удалось сделать то, что мы хотели, наша работа близится к завершению.
— Как вы относитесь к восстановлению памятников? Нет ли ощущения, что это подделка?
— Все зависит от степени такта и, если хотите, вкуса при вмешательстве в древний объект. Если необходимо сделать туристический объект, то, по-моему, ничего плохого в этом нет. Конечно, при условии, что это не будет новое строительство из современных материалов. Например, если говорить про знаковые вещи Пальмиры, то триумфальная арка, храмы Баалшамина и Бела, знаменитая Большая колоннада, театр, в котором играл оркестр Гергиева, — все это было восстановлено. Конечно, надо всегда помнить, что любые археологические раскопки — это разрушение памятника, утрата его культурного слоя. Но без этих раскопок и изучить памятник часто невозможно.
— Мы слышали про Йемен, Сирию, а есть ли новости про другие ближневосточные страны? Например, Ливию или Ирак.
— Если вы имеете в виду, что в этих странах памятники культуры находятся под угрозой, то, конечно, есть и такие новости со знаком минус. В свое время в Академии наук прорабатывался вопрос о создании по изучению памятников Ливии. И сейчас есть возможность организовать экспедиции в Саудовскую Аравию, Ирак, создать российскую экспедицию в Омане. Поверьте, наших специалистов очень хорошо знают и ценят на Ближнем Востоке. Как правило, все упирается в сложность решения финансовых вопросов. Экспедиция, наверное, не окупается находками нефтяных месторождений или разработками золотых приисков.
— В ходе военных конфликтов в регионе БСВ происходит нанесение вреда памятникам культурного наследия, насколько эффективна работа ЮНЕСКО в данном направлении?
— ЮНЕСКО делает ровно то, что они могут. Это же не военная организация, не НАТО, у нее нет своей армии с самолетами, танками и пушками. Конечно, неплохо было бы иметь некую организацию со своими вооруженными силами, которая была бы в состоянии прекратить вооруженные конфликты, если они наносят вред памятникам культуры. Но мы все понимаем, что это нереалистичное желание. Поэтому ЮНЕСКО занимается тем, для чего и создана — привлекает внимание мирового сообщества к тому непотребству, которое иногда творится.
— Вы же продолжаете следить за ситуацией в Сирии. Черный рынок еще процветает или тенденция идет на спад?
— Конечно, черный рынок торговли древностями существует, но процветает или идет на спад — судить не берусь, это довольно далеко от сферы моих научных интересов. Я приведу один пример: есть прекрасный памятник Дура-Европос. До всех этих событий в Сирии там работала французская экспедиция, которая проводила раскопки с участием местных жителей, которые стали получать за помощь в раскопках неплохие по их меркам деньги. С началом войны заработка не стало. Во многих случаях все эти жители стали заниматься нелегальными, по сути, грабительскими раскопками. Вот и один из путей пополнения черного рынка. Еще одно распространенное заблуждение — насыщение черного рынка за счет разграбления сирийских музеев. На самом деле, насколько я знаю, сильно был разграблен только один сирийский провинциальный музей в Дейр-эз-Зоре. Коллекции других провинциальных музеев, даже разрушенного музея Пальмиры, были спасены.
— Есть ли тенденция возвращения похищенных экспонатов?
— Конечно! Этим усиленно занимаются сирийские специалисты. Я был года полтора назад на конференции в Дамаске, к ней была приурочены выставка похищенных и возвращенных артефактов. Причем те артефакты, которые пока не удалось вернуть, были заменены фотографиями с пояснениями, что компетентные органы и специалисты знают, где эти предметы находятся, и предпринимают все усилия для их возврата.
— Ранее Альбина Легостаева, возглавляющая в музее отдел выставок и постоянных экспозиций, предложила создать международный каталог похищенных артефактов. Как вам эта идея? Может, уже началась работа в данном направлении?
— Я не сильно уверен, что авторство этой идеи принадлежит именно Альбине, хотя, конечно, идея великолепная. Но абсолютно нереалистичная, весь вопрос как ее осуществить. ЮНЕСКО и другие страны выпускают красные книжечки того, что похищено из известного, например, в Судане, в Ираке, в Сирии, в других странах. Но чтобы создать всеобъемлющий каталог, я не представляю, кому эта работа может быть под силу.
— Какие планы на 2019 год?
— На 2019 год у меня одно желание — уснуть и проснуться где-то в августе, когда закончится перемещение нашего фондохранилища. Больше никаких желаний, абсолютно (смеется).